Калифорнийская трилогия

– Все на мази, Джимбо! – лицо Хэмфри сияет. – Строим мы все-таки этот корпус «Пурва». Амбанк утвердил кредитование, сегодня подписаны последние бумаги. Остается только получить подтверждение от остальных предполагавшихся участников проекта, нужно будет сделать это в темпе, за пару дней, пока никто не передумал.

– Хэмфри, да ведь у вас так и нет на это здание съемщиков.

– Ну, как сказать, ведь некоторые интересовались. Да и вообще это ерунда, будет здание, будут и съемщики.

– Хэмфри! Насколько заполнены административные корпуса, построенные в ОкО за последнее время? На двадцать процентов?

– Что-то в этом роде, точно не помню. Но все еще изменится, бизнес быстро растет.

– Не понимаю, откуда ты это взял. Наш округ забит под завязку, некуда здесь расти.

– А вот и ничего подобного. До насыщения еще ой как далеко.

– А-а-а… – Ну что тут, спрашивается, скажешь? – И все-таки это глупо.

– Ты, Джим, запомни главный закон: если есть деньги и земля – нужно строить! Не так-то просто получить и то и другое одновременно. Как ты видишь по истории этого проекта. Но мы его пробили! Кроме того, тут не будет никаких проблем с заселением – мы напишем в рекламе, что новое здание имеет вид на океан.

– Это что, Хэмфри, через горы Санта-Ана, что ли? Насквозь предлагаешь смотреть?

– И ничего подобного. Океан виден через ранчо Робинсона, во всяком случае – кусочек океана.

– Хорошо, хорошо. Валяй, ставь еще одну пустую коробку.

– Об этом, Джим, не беспокойся. Единственная наша проблема – поскорее все запустить в ход.

Джим возвращается домой в совершенно кислом настроении – и сразу слышит телефонный звонок.

– Что там еще? – рявкает он в трубку.

– Хелло, это Джим?

– А, Хана. Здравствуй, как жизнь?

– У тебя что, неприятности?

– Да нет. После дня, проведенного в конторе, я всегда немного невменяемый. Хана смеется:

– Тогда приходи-ка ты лучше ко мне, поужинаем.

– Обязательно! А что принести?

Часом позже он уже едет по трассе Гарден-Гроув, затем пересекает Ирвин-Парк, выезжает на трассу Сантьяго, сворачивает в узкий, глубокий каньон Моджеска, а потом – за Такеровским птичьим заповедником – в его ответвление. К переоборудованному для жилья гаражу, который снимает Хана, ведет щебеночная дорожка, он стоит посреди рощи старых, очень высоких эвкалиптов. Главный на участке дом – маленький, свежепобеленный, колониального[51] типа коттедж – выглядит скромно, неброско, но уединенное его расположение, обширный, заросший деревьями участок, все это ясно говорит, что владелец этой усадьбы – богатый человек. А Хана?

Гараж переоборудован не столько в квартиру, сколько в художественную мастерскую. Почти все его пространство занимает одна просторная комната, заваленная холстами, кистями и красками – примерно так же, как та, прежняя мастерская Ханы. В одном углу отгорожены кухонька и ванная, а в другом – спальня, почти такая же маленькая, как ванная.

– Мне нравится, – объявляет Джим. – Вроде моей квартиры, только уютнее. – Хана весело смеется. – Только ты не развесила свои картины.

– Ну уж нет. Хочется все-таки иногда и отдохнуть. Представляешь себе, что это такое – все время глядеть на свои ошибки?

– Хм-м. А они что, все – ошибки?

– Конечно.

Хана смотрит мимо Джима, в пол, и говорит редкими, короткими фразами. Очередной приступ застенчивости. Джим следует за ней на кухню и помогает отнести гамбургеры к хибачи[52], установленной снаружи, прямо на земле.

Хана и Джим обжаривают мясо и едят гамбургеры на открытом воздухе, сидя в низких садовых креслах. Они говорят о начинающемся семестре и уроках. О живописи Ханы. О работе Джима в конторе. Джиму хорошо и спокойно – хотя глаза Ханы глядят куда угодно, только не на него.

Небо ясное, в нем даже проглядывают звезды. Листья эвкалиптов не шуршат, а щелкают друг о друга, словно пластиковые монеты. Вечер очень теплый, со стороны Санта-Аны дует еле ощутимый ветерок.

Хана предлагает прогуляться по каньону; они заносят остатки еды и посуду в дом, а затем идут по узкой, темной дороге.

– Ты знаешь что-нибудь про Моджесков? – интересуется Хана.

– Очень немного. Хелен Моджеска была актрисой. Настоящее имя у нее другое, значительно длиннее и очень такое, польское. Вышла замуж за графа, их варшавский салон пользовался большой популярностью. Группа посетителей этого салона загорелась идеей организовать в Южной Калифорнии коммуну. Было это в тысяча восемьсот семидесятых. И ведь они не ограничились разговорами! Колония располагалась неподалеку от Анахейма – это ведь тоже была коммуна, только немецкая. Но потом выяснилось, что никто не хочет заниматься фермерской работой, затея Моджесков рухнула, сами они переехали в Сан-Франциско, и Хелен вернулась на сцену. Она стала здесь большой знаменитостью, граф вел ее дела, жили, в общем, очень и очень прилично. В конце восьмидесятых они вернулись сюда, купили себе поместье и назвали его «Арден».

– «Как вам это понравится»[53]. Красиво придумано.