Калигула

Он ушел, поражаясь любви, которая не стремится к милосердию…

А Германику и впрямь становилось все хуже. Калигула страдал, он боялся.

Когда у отца начались судороги, мальчик испугался донельзя. Вначале раздался резкий выкрик из судорожно сжатого горла, потом тело больного стало содрогаться, руки взметнулись вверх и искривились под немыслимым углом…

Может, Сапожок и сбежал бы теперь, когда перед ним было уже нечто, не бывшее отцом; это нечто изгибалось дугой, билось головой об изголовье. Вконец исхудавшее, черное лицо страдальца с натянутой кожей, впавшие глазницы — он уже видел, видел подобное! Мрачное воспоминание из детства, пробитый стрелой череп в Тевтобургском лесу! Но здесь он был еще живым человеком, этот череп, по подбородку которого стекала пена; цвет ее был кроваво-красным…

Нет, мальчик сбежал бы определенно, но ужас сковал его члены. Он не мог даже приподняться с места, не отводил глаз от постели. Набежавшие слуги пытались прижать Германика, прекратить страшный танец сведенных мышц, но все было тщетно. Казалось, продолжалось это вечно. Затем началось забытье; в тоскливой тишине комнаты жена и сын мучительные минуты ловили расстроенное, не в такт дыхание, с шумом вырывавшееся из открытого рта…

Когда оно смолкло, жизнь ушла. Германик Юлий Цезарь, полководец, герой, наследник императора Тиберия умер. Он лежал на ложе, невообразимо изменившийся: истощавший, измученный, с кроваво-красной пеной на подбородке и груди. Он умер в нечистоте, в испражнениях собственного, судорогой искореженного тела. Слава и гордость империи…

Глава 4. Старшая из сестер

Мужская страсть к власти, но в сердце женщины, — вовсе не редкость. История сохранила для нас имена многих женщин-властительниц.

Властительницы… не столько мужских сердец, сколько стран и народов, не знавшие иной любви, кроме этой. Этой — к возвышению надо всеми. Этой — к отдаче приказов и распоряжений. Этой — бесслезной, жесткой, жестокой, подлинно мужской работе. Требующей в характере задатков забияки и вожака. Всего того, чего не дает природа женщине, а, даже дав поначалу, отбирает с первою же любовью. Когда, покорствуя и смиряясь телом, познает женщина истинную природу свою, в которой подчинение — главное. Подчинение — и боль, и радость, и долг…

Сестра Калигулы, старшая из трех его сестер, именно такой и была. Конечно, далась ей власть не с рождения. Но она к ней шла всю жизнь; а главное — пришла, пусть и не сразу.

Агриппина Младшая[39], дочь Германика и Агриппины Старшей, унаследовала столько же от матери, сколько и от отца, очень сильную душу и крепкую волю. Людям, ее окружавшим, прежде всего родным и близким, она не давала забыть об этом с самого раннего детства!

В числе прочих была и ее мать. Собственная воля Агриппины Старшей не раз натыкалась на своеволие дочери. Ей, потерявшей любимого мужа, неусыпно бдительной, дрожащей над детьми, боящейся яда и тайного убийства, немилости и ссылки, трудно было не сдаться детям. Детям, не сохранявшим внутренний мир в семье. Драчливым, шумным, не любящим друг друга. Она стремилась любить каждого и за всех. Не преуспевала, слишком многое было отдано ею Германику когда-то; детям не досталось и четверти, устала душа. Но все равно она стремилась любить. Оберегала и спасала. Любила!

Виноградников на виллах под Римом много. В каждой загородной вилле есть свои. Часто лозу поднимают вверх над землей, увивая прутья беседки виноградным листом. Нередко в такой беседке семья собирается за завтраком. Сквозь листья винограда заглядывает в летний триклиний солнышко. Пахнет разогретыми, уже созревающими ягодами. Кружит голову этот аромат, разносимый ветерком.

После еды сонная одурь наплывает на Агриппину. Легкий сон уже на пороге ее беседки.

Тихо шепчутся в самом дальнем углу вечные собеседники — Гай и Друзилла. Ливилла сидит одна, вертит в руке куколку, что сочинил ей Гай. Из куска дерева ножом вырезал, а Друзилла одела деревяшку в цветные тряпки. Юлия Ливилла — младшенькая в семье, всеми любимая, всеми ласкаемая. Ее балуют, с ней не ссорятся. Может, потому девочка такая уравновешенная. Часами может играть потихоньку сама с собой. Все ее любят, а ей самой никто и не нужен особенно, ей хватает тепла, чтоб не устремляться за ним в погоню. Напевает что-то, играет. Вот и хорошо, даст матери поспать…

Нерон и Друз успели позавтракать, а больше им в доме делать нечего. Вечные заложники своей славы предводителей римской молодежи, они уже разбежались по своим делам. У матери они не спросятся, что им здесь делать долгими летними днями? Унеслись по пыльной дороге в город. Сбереги их Венера-охранительница своею рукой, а она только стареющая женщина, вдова…

Пусть громкое имя Агриппины не вводит в заблуждение никого! Мало что может противопоставить мать полному угроз миру, в котором живут ее дети…