Калигула

Занятно! Когда я не убиваю, я чувствую себя одиноким. Живыми не заполнить вселенной. Нужны трупы. Убивая людей, убиваешь скуку. Когда вы здесь, я чувствую безмерную пустоту, которую не в силах стерпеть. Мне хорошо только среди мертвых. (Становится лицом к публике, наклонившись вперед. Забыв о Цезонии.) Они не лгут. Они такие же, как я. Они ждут меня и торопят. (Качает головой.) Я веду долгие беседы с кем-нибудь из них, с тем, который молил меня о пощаде и которому я отрезал язык…

Цезония. Иди ко мне. Приляг рядом. Все хорошо. Все молчит.

Калигула. Все? Нет, Цезония, не все! Разве ты не слышишь звон железа? (Прислушивается.) Эти тысячи едва уловимых звуков, которые выдают ненависть, подстерегающую нас.

Неопределенный шум.

Цезония. Никто не осмелится…

Калигула. Отчего же? Ты забыла глупость.

Цезония. Глупость не убивает. Она порождает мудрость.

Калигула. Она беспощадна, Цезония. Она беспощадна, если ее оскорбить. О, меня убьют не те, у которых я казнил сыновей и отцов. Эти меня поняли. Они со мной. У них тот же привкус во рту. Но другие! Те, кого я высмеивал, над кем издевался — я беззащитен перед их тщеславием.

Цезония (горячо). Мы тебя защитим! Еще много тех, кто тебя любит!

Калигула. Их все меньше и меньше. Я сделал для этого все возможное. И потом, будем справедливы, против меня не только глупость. Против меня еще отвага и верность тех, кто хочет быть счастливым.

Цезония (так же). Нет, они не убьют тебя! Боги истребят их раньше, чем они до тебя дотронутся!

Калигула. Боги! Их нет, моя милая! (Садится.) И откуда такая забота! Мы об этом не договаривались.

Цезония (встает, ходит по сцене). Неужели не достаточно видеть, как ты каждый день убиваешь других, чтобы понять, что и тебя убьют? Неужели не достаточно каждую ночь принимать тебя, жестокого и истерзанного, и чувствовать исходящий от тебя запах убийства, когда ты на меня ложишься? И видеть, как с каждым днем в тебе остается все меньше человеческого? (Поворачивается к нему.) Я знаю, я стара и скоро буду совсем некрасивой. Но забота о тебе настолько заняла мою душу, что мне уже все равно, любишь ты меня или нет. Я хочу одного: видеть тебя исцеленным. Тебя. Совсем еще ребенка. Вся жизнь перед тобой. Неужели ты думаешь, существует что-то важнее жизни?

Калигула (поднимается и смотрит на нее). Ты давно со мною.

Цезония. Да, уже давно. Ты ведь позволишь мне остаться?

Калигула. Не знаю. Я знаю только, почему ты здесь. Ты здесь ради этих ночей, когда наслаждение остро и безрадостно, и ради всего того, что ты обо мне знаешь.

Обнимает ее, одной рукой чуть запрокинув ей голову.

Мне двадцать девять лет. Это немного. Но в этот час, когда моя жизнь кажется мне такой долгой, такой законченной и свершившейся, и переполненной всем тем, что остается после мертвых, ты одна еще со мной. И я не могу побороть в себе какой-то постыдной нежности к той старой женщине, которой ты скоро станешь.

Цезония. Скажи, что ты хочешь, чтобы я была с тобой!

Калигула. Не знаю. Одно мне понятно — и это ужасней всего: эта постыдная нежность — единственное чистое чувство, которым меня наградила жизнь.

Цезония вырывается из его рук. Калигула ее преследует. Она поворачивается к нему спиной, и он обнимает ее.

Может быть, будет лучше, если последний свидетель исчезнет…

Цезония. Теперь это не имеет значения. Я счастлива, Кай! Но почему же нельзя разделить это счастье с тобой?

Калигула. Кто тебе сказал, что я несчастлив?

Цезония. Счастье великодушно. Оно не живет разрушением.

Калигула. В таком случае, бывает два счастья. Я выбрал счастье убийц. Ибо я счастлив. Было время, когда мне казалось, что я достиг предела страданий. Но нет: можно идти еще дальше. И в конце пути тебя ждет великолепное, бесплодное счастье. Посмотри на меня. (Она поворачивается к нему.) Я смеюсь, Цезония, когда думаю, что в течение всех этих лет целый Рим избегал произносить имя Друзиллы. Рим заблуждался: я понял тогда, что одной любви мне недостаточно. И это я понимаю и теперь, глядя на тебя. Любить — это значит согласиться стареть с любимым. Я на такую любовь не способен. Если бы Друзилла состарилась, это было бы много хуже, чем теперь, когда она умерла. Думают, что человек страдает от того, что любимое им существо однажды умирает. Но истинное страдание намного ничтожней: больно замечать, что больше не страдаешь. Даже страдание лишено смысла.