Калигула

В числе «подвигов» мужа было немало страшных, подлых. В походе легионов на Восток убил вольноотпущенника, который не хотел пить более, чем мог. Однажды на Аппиевой дороге переехал мальчика-раба, будто бы не заметив его. В жару спора, посреди самого форума, выколол глаз одному римскому всаднику…

Гней Домиций Агенобарб был известен в Риме как человек, с которым нельзя иметь никакого дела, непременно проведет и обманет. И, наконец, он на целых тридцать лет был старше своей жены! Объявленный повсюду развратником, во всех отношениях самым негодным человеком, Агенобарб, тем не менее, сгодился быть мужем тринадцатилетней чистой девочке из лучшей римской семьи!..

Выслушав впервые это предложение, Агриппина Старшая ощерилась, как волчица, и сказала: «Нет! Никогда! Моя дочь не Маллония!». Ей пригрозили ссылкой, но она отвечала все то же. Тогда речь пошла о безопасности ее ненаглядных Цезарей. О ссылке теперь уже для них, об опале…

Измученная тревогой женщина молчала. Больше ее не спрашивали.

Согласно обычаю, спросили саму невесту.

Было сказано: «Обручение, как и свадьба, могут быть совершены только по добровольному согласию обеих сторон, и девушка может воспротивиться воле отца в случае, если гражданин, которого ей предлагают в качестве жениха, имеет позорную репутацию, вел или ведет дурную жизнь. Можешь ли ты, дитя мое, сказать что-нибудь по этому поводу?».

Что могла сказать в ответ Агриппина? От имени ее нареченного отца, в толпе друзей обоих семейств, в благоприятный для обручения первый час дня, ее спрашивали, хочет ли она вступить в этот брак. Не было среди этих людей ни одного человека, который бы не знал: Агенобарб состоит в связи со своей младшей сестрой, Домицией Лепидой Младшей. Он замечен в частом посещении дома Альбуциллы, распутной, богатой римлянки, чей дом, по сути, есть дом тайных свиданий. Более того, Агенобарб не гнушается связей с мужчинами. Новый его любовник, молодой К., весьма красив. Говорят, Агенобарб сходит с ума по юноше, пылает страстью куда большей, нежели та, которую он испытывал когда-либо к женщине…

И ее лицемерно спрашивали, хочет ли она этого брака, не может ли она отказаться от него?!

Девушка поискала глазами мать. Та стояла в стороне, молча, и глаза ее были прикованы к мраморной мозаике пола. Она взглянула на братьев, Цезари — что Нерон, что Друз, — испуганно отвели глаза…

Калигулы не было почему-то рядом. Мелькнула мысль: «Если б о Друзилле шла речь, брат был бы здесь. Он не оставил бы ее в этой чужой, шумной, такой равнодушной толпе».

Даже в тринадцать лет, если ты не совсем глупа, можно вдруг четко осознать: ты предана, ты продана родными и близкими…

Даже в тринадцать лет иногда понимаешь, что ты — жертва.

О добровольном принесении себя в жертвы еще не могло быть и речи. Она не созрела для этого, она не могла и не хотела! Ребенок, девочка, избалованная сознанием превосходства своей семьи над всеми остальными. Убежденная также и в том, что в собственной семье это превосходство может принадлежать лишь ей.

А она еще не до конца понимала, на что ее предали в тот миг!

И поскольку она не дала ответа на вопрос, нет ли препятствий к браку, распорядитель поторопился продолжить:

— Ты не отвечаешь? В таком случае, мы пойдем дальше, предполагая, что если девушка не сопротивляется открыто, значит, она согласна!

Гней Домиций Агенобарб испытал на себе вполне, что такое нелюбовь к себе этого семейства. До последних дней своих сочувствовал Тиберию. Радовался тому, как погибла Агриппина-волчица, как закончили дни свои щенята-Цезари. С Калигулой вот при жизни Агенобарба не вышло, но если там, куда Агенобарб ушел, действительно есть хоть какая-то жизнь, надо думать, что и там смерть шурина его порадовала немало. Он помнил этот случай!

Великолепная октафора[49], поднятая на плечи восьми сирийцев, разодетых в канузийское сукно[50], плыла над вечерней римской толпой. Плотные кожаные занавески опускались с выгнутой крыши лектики[51]. Занавески были плотно задернуты, их владелец надежно укрыт от взоров. Впрочем, толпа римская, которую сейчас раздвигали во все стороны лектикарии-сирийцы, крепкие, сильные, нагловатые на вид рабы, каждый из которых стоил хозяину лектики не менее полумиллиона сестерциев, не сомневалась в том, что в ней восседал на мягком ложе Луций Домиций Агенобарб. Кто же не знал эту лектику! Чей взор она не раздражала?