Калигула

Мои молитвы были услышаны. В какой-то мере.

– Встать! – скомандовал Калигула, скомандовал негромко, но грозно, и в абсолютной тишине короткое слово прогремело словно крик; ответом ему были почти осязаемые смятение и сомнение, но никто из сенаторов не пошевелился. – Встать! – повторил приказ император, и на этот раз угроза в его тоне не оставила выбора.

Все поднялись.

Позади Калигулы в зал зашли преторианцы – весь отряд, прибывший с нами. И закрыли последнюю дверь. Мы оказались взаперти, и вдруг огромный зал стал тесным и душным. Он словно сомкнулся вокруг нас, превратившись в склеп, полный народа.

– Проверьте всех. Найдите тех, на ком есть кровь, – зловеще распорядился император, и солдаты начали просачиваться сквозь стоящих людей и осматривать каждого сенатора с головы до ног в поисках обличающих красных пятен на их белоснежных тогах.

Процесс оказался небыстрым. Тщательный досмотр одного за другим повышал напряжение в зале. Наконец преторианцы вывели четверых на середину. Брат шагнул вперед, краем белой тоги утирая с лица кровь, однако она вновь и вновь выступала из раны на его лбу.

– Вы, четверо, – ощерился он, – в отличие от ваших собратьев по предательству, которые хотя бы смело погибли в бою, вы сбежали в надежде спасти свои шкуры. За вашу трусость вы поплатитесь. Каждый человек, что лежит сейчас в атриуме, будет должным образом похоронен и получит монету для лодочника. Однако вас четверых до заката отведут на Лестницу Гемоний, где казнят подлых преступников, которыми вы и являетесь, чтобы верный народ Рима мог разорвать ваши тела и растащить кости на сувениры.

Приговоренные сенаторы взвыли, умоляя о пощаде, но преторианцы действовали стремительно: в мгновение ока они вытолкали заговорщиков в одну из задних дверей. С треском захлопнулись деревянные створки.

– Почтенные сенаторы, должно быть, это простое совпадение, – раздался в гнетущей тишине голос Калигулы, – что сегодня среди вас нет моего возлюбленного дядюшки?

Меня пробрала ледяная дрожь. Клавдия здесь нет? Все мое существо отрицало мысль о том, что наш родной дядя может быть в числе заговорщиков. Но пока не нашлось объяснения мечу Геликона. Сам бывший телохранитель никак не мог находиться в этом помещении. А если не Геликон, то кто поднял на императора этот меч, словно в память о Тиберии?

Прямых улик, разумеется, не было и быть не могло. Клавдий, если он и правда виновен, ускользнул бы от любого обвинения – в науке выживания он уступал лишь Гаю. А Геликону, при всей его безжалостности, не хватило бы ума спланировать нечто подобное или хотя бы помочь кому-то это спланировать, да и в курию его бы не пропустили.

– Я прихожу к убеждению, – продолжил император, медленно оглядывая собрание римской знати, – что если бы какой-нибудь философ захотел изучить природу и устройство предательства, то ему достаточно было бы одного визита сюда, о благороднейший сенат!

Это прозвучало неожиданно. Несмотря на арест четверых сенаторов, остальные чувствовали себя в безопасности: их-то не обвиняли в покушении на убийство. Даже если в заговоре они не принимали участия, этого было недостаточно, чтобы спасти их от презрения со стороны императора.

– Злодеи! Все до одного. Вы сидите тут, тучные и продажные, жируете за счет солдат, которые вас защищают, простых граждан, которые пекут для вас хлеб, мальчишек, которые массируют вам стопы, и вольноотпущенников, которые управляют вашими делами и хозяйством. И при этом соперничаете друг с другом, интригуете, возмущаетесь и устраиваете заговоры, словно дети, затеявшие дурную игру.

Сенаторы уставились на Калигулу. Они не привыкли выслушивать оскорбления, тем более от человека столько высокого ранга. Многие искоса бросали тревожные взгляды на преторианцев, блокировавших двери. Курия все сильнее походила на склеп.