Калигула

Он широко раскрывает глаза. Приближается звериный лик. Брат уже мертв, но еще стоит – еще чувствует, как это чудовище снова втыкает в него лезвие. Сзади второй удар. И сбоку третий. Каждый удар теперь – это оскорбление, ничего более, поскольку смерть уже наступила. Каждый новый удар – обвинение от тех, кого он любит и кому доверяет.

Тридцать ударов в итоге. Тридцать ран, которые терзают не только плоть, они режут самую душу.

Теперь он падает, багровый купол отдаляется, вспышки лучей-кинжалов не в силах его согреть. Ничто больше не согреет.

Он видит самое родное лицо на свете…

Я посмотрела на мужа холодным, горьким взглядом и отвернулась. Мне больно видеть его.

Для меня, для моего сердца это было хуже всего. Но тот день смерти видел еще более страшную жестокость, и значит, я должна была идти дальше. Надо было заставить себя и увидеть полную картину того, что случилось из-за недовольного преторианца и одного человека, поверившего, будто он спасает мир.

Не обращая внимания на преторианцев и Виниция, которые так и следовали за мной, я быстро вышла из коридора и направилась во дворец. Я знала, куда надо идти, и отправилась прямо туда. Позади меня обеспокоенно кашлянул префект Стелла:

– Но, госпожа, император…

– Подождет! – отрезала я и продолжила путь.

Спустя четыре коридора и лестничный пролет нашла нужные покои. Из них все вынесли, разумеется, и все отмыли. Но едва я закрыла глаза, то сразу увидела то, что там было до уборки.

На полу, у окна, месиво из окровавленных одежд и изрубленного человеческого тела. Это то, во что превратилась императрица Милония Цезония после двенадцати ударов мечом. И рядом, в нарядной люльке, кровавые останки Юлии Друзиллы, малышки, которую Милония родила от моего брата, пока я томилась в заточении, и которую он гордо назвал в честь нашей несчастной красавицы-сестры. Я так и не увидела его дочь.

Я возблагодарила небеса, что все это осталось лишь в моем воображении. В реальной жизни я бы упала замертво. Убить императора – злодеяние. Убить заодно, просто так его супругу – гнусность. Убить невинного младенца – зверство.

– Ливилла, этого я точно не хотел. Никто не хотел.

Я обернулась к Виницию, застывшему в дверном проеме. На его лице было написано страдание. Меня затрясло от ярости, горя и ужаса. Я все еще не знала, броситься к нему и утонуть в его объятиях или вцепиться ногтями в это измученное лицо, чтобы оно больше не напоминало мне о моем муже. Может, Виниций и не хотел этого, но вместе с предателями и алчными властолюбцами именно он все подготовил.

– Его семью не должны были тронуть. Херея не хотел этого делать, никто ничего такого и не планировал! Это все Клавдий.

Ну конечно.

– Марк, скажи, что малышка погибла быстро, а до меня дошли неверные сведения!

Он переминался с ноги на ногу:

– Не стану лгать тебе. Скорее всего, ты слышала верный пересказ событий, особенно если твой источник – Стелла.

То есть немыслимая история – правда. Мою годовалую племянницу колотили о стену головой, пока по фрескам не потекли ее мозги. Стелла не сообщил мне, кто это совершил. Все равно этот человек уже мертв. Такого свидетеля нельзя было оставлять живым.