Калигула

Я с интересом наблюдала за тем, как меняется поведение брата в доме бабушки. Он оставался прежним: сдержанным и внимательным, убежденным в том, что Сеяну хватит одного неосторожного слова из наших уст, чтобы нас уничтожить. Но в то же время Калигула начал проводить все больше времени с гостями Антонии из восточных стран. В их компании его напряжение спадало, он вел себя свободнее, хотя и в этом окружении взвешивал каждое свое слово. Постепенно брат опять стал спать по ночам.

– Пожалуй, с ними я чувствую себя безопасно уже хотя бы потому, что они иностранцы, – как-то раз признался он мне. – В своих государствах они цари, их трону не угрожают могущественные враги, их подданные не бунтуют. Эти люди не обязаны доказывать Сеяну свою лояльность. Статус иностранных посланцев служит им защитой перед всеми, кроме, конечно, императора.

Итак, все вроде шло у нас неплохо, но парки не спускали с нас глаз, и Морта держала ножницы наготове.

Помню день, когда все вновь изменилось – и, разумеется, к худшему. Стояло лето – та его пора, когда по традиции все обеспеченные римляне бежали с пыльных, душных, зловонных улиц города на виллы у моря или в сельской местности. Антония же оставалась на Палатине, рассудив, что ни в одном уголке империи нет места комфортнее и приятнее, чем холм, застроенный богатыми домами, и ни на море, ни среди полей не найдет она всего того, что имеет под рукой в Риме. Обитателей в доме было меньше, чем обычно. Многие гости разъехались на лето, но те, кто остался, не сговариваясь собрались за столом в честь прибытия нескольких знатных лиц из Кесарии.

Я была занята беседой с Друзиллой. Мы обсуждали природу любви с философской точки зрения.

– Любовь – это все затмевающий цветок, который заставляет сердце биться быстрее, согревает душу, затуманивает мозг и набрасывает на глаза пелену, – мечтательно проговорила Друзилла, пока ее взгляд сам собой отыскал среди пирующих Лепида. – Любовь – это движущая сила и конечная цель. Любовь одна имеет значение.

– Любовь – это помеха, – фыркнула я. – В лучшем случае – средство достижения цели. Иногда это цепь, которая привязывает нас к другому человеку. Любовь переменчива и непредсказуема, она превращает нас в глупцов и заставляет совершать идиотские поступки. Как сказал Овидий, «любовь полна тревожных страхов».

Моя мрачная позиция в какой-то степени объяснялась непреходящей ревностью к очаровательной Друзилле, и я отдавала себе в этом отчет. Но эти слова передавали и искренние мои убеждения. Любовь к семье – вот единственная форма любви, за которой я шла и уже понимала, на какие страдания еще пойду ради нее. В любви я не находила ничего, кроме неприятностей, однако по сей день сожалею, что часто стремилась переспорить Друзиллу и развеять ее милые иллюзии. Она этого не заслужила.

Вокруг нас велись не столь возвышенные разговоры. Пакониан, которого всегда можно было найти там, где вино лилось рекой, а взамен ничего не требовалось, жарко спорил с Юлием Агриппой о законности иудейской монархии. Не знаю, почему их спор так ярко отпечатался в моей памяти.

Помню, Пакониан разгорячился настолько, что ткнул принца в грудь. Агриппа пришел в ярость – и в этот момент в парадную дверь дома постучали. По какой-то причине стук обычного дверного молотка прозвучал как погребальный звон огромного колокола. Пакониан сбился с мысли и, запнувшись, вовсе умолк. Антония прервала рассказ о каком-то забавном событии из жизни египетских царей, и едва она перестала говорить, во всем зале наступила тишина. Выглядело это так, будто бабушка знала: что-то случится. Впрочем, подозреваю, ей просто было любопытно, кто пожаловал, ведь новых гостей не ожидалось.

Потом в атриуме зазвучали шаги. По полу ступали не только мягкие кожаные башмаки привратника, но и клацающие гвоздями солдатские сапоги. Меня охватил ледяной ужас. У одного из столов Калигула и Друз выпрямились и обменялись взглядами. Мы с Друзиллой и Лепидом повернулись на звук шагов.

Ночной кошмар стал явью. В большой зал ступил отряд из девяти преторианцев. За их спинами маячил бледный перепуганный привратник. Офицер вышел вперед и поклонился хозяйке дома – коротким движением одной только головы. Затем, вынув из объемный сумы у пояса два футляра со свитками, снял шлем, зажал его под мышкой и приблизился к Антонии. Что-то в ее взгляде заставило преторианца остановиться в нескольких шагах от ее стула.

– Приветствую, госпожа.

– Приветствую.

Наступившая затем тишина, казалось, вот-вот взорвется от беззвучного напряжения. Наконец, громко сглотнув, преторианец протянул один из футляров Антонии. Второй он с некоторым трудом держал вместе со шлемом в другой руке. И опять последовало молчание. Преторианец нахмурился. Очевидно, он ожидал, что основоположница императорского рода поднимется с кресла и подойдет к нему. Антония вздохнула и обратилась к мужчине с крупным носом и в изящной тоге:

– Вителлий, ты не будешь так любезен?..