Гай, ещё маленький, просунул руку меж прутьев, но ему не удалось дотронуться до зверя. Тот в своём углу отчаянно заворчал, глядя на человечьего детёныша, а когда мальчик шепнул ему, что он очень красивый, тигр начал медленно и лениво поднимать своё мощное тело на лапы, на которых когти сильно отросли в неволе. Мальчик с трепетом ждал, когда тигр подойдёт, он хотел погладить его по морде. Зверь приближался с хриплым тоскливым ворчанием в горле. Гай уже собирался дотронуться до него, когда кто-то без шума и без единого слова схватил его сзади за плечи и, рывком оторвав от земли, отбросил от клетки. Это был один из трибунов отца. Гай возмутился и заплакал от злости, пиная ногами сильную грудь трибуна. Об этом передали матери, и она рассмеялась. А среди легионеров родилась легенда, якобы сын дукса играл с тигром. Но огромный зверь остался там, в двух шагах от него, в своей клетке, и качался на ослабевших ногах, уставившись на мальчика золотистыми глазами. Гаю сказали, что на следующий день тигра выведут на арену амфитеатра.
По запутанным каналам дельты они приближались к великолепной Александрии — городу, в двух портах которого, восточном и западном, разделённых лишь узкой полоской земли, корабли могли найти защиту от любого ветра. Германик, руководствуясь осторожностью, сказал, что не хочет в первый день входить в городские стены. Впервые жрец улыбнулся ему и заявил:
— Зайдём в великий восточный порт по воде.
Пробравшись через путаницу маленьких каналов, они, как скромные купцы или рыбаки, вошли в широкую излучину восточного порта. И увидели, как по всей длине реки белеет непрерывная и величественная череда стен, зданий и колоннад, которыми Александрия славилась на всех морях. Населённый множеством разных народов с различными верованиями город — величайший базар в мире, как напишут знаменитые путешественники, — Александрия открывалась двумя величайшими портами, способными принять целые караваны судов: Канопским портом, повёрнутым на восток, к плодородной зелёной дельте реки, и Лунным портом, повёрнутым на запад, к выжженным, раскалённым впадинам Ливийской пустыни.
Залевк, мысленно живший среди своих книг, сказал:
— Согласно Аристотелю, совершенный город не дол иметь больше десяти тысяч жителей. Даже Афины никогда не насчитывали больше ста тысяч. Но Александру, великому македонянину, во сне явился Гомер, старый и седой, прочёл эти два стиха из «Одиссеи»: «В неспокойном море на берегу Египта появился остров, называемый Фарос» — и сказал: «Иди, построй там город, и тебя будут помнить во все века».
Теперь же на острове, о котором три века назад мечтал Александр, возвышалась высочайшая башня. Её необъятное квадратное основание уступами сужалось кверху, и башня вздымалась до небес. Наверху горел вечный огонь и виднелось ограждение из бронзовых листов, усиливающее свет по замысловатому проекту Динократа Родосского: в любое время дня и года моряки видели маяк за много миль.
— Те двое, покончившие с собой, мечтали, что в этом городе соберутся вместе духи Афин, Рима, Иерусалима, Антиохии и Мемфиса, — сказал жрец.
Воды восточного порта были совершенно спокойны. Близ излучины древнего царского причала виднелось два маленьких островка, на которых возвышались строения, напоминавшие развалины в пустыне.
Старик сказал:
— После памятной ночи в Сайсе больше никто не видел того римлянина. — Он указал на первый островок. — Вон там стоял его дворец, названный Тимонием. В нём он закрылся до своего последнего дня.
Дворец, которому Марк Антоний дал имя философа-отшельника Тимона, связывала с землёй каменистая коса с дорожкой меж двух рядов гранитных колонн.
— Туда запрещено ступать, — предупредил жрец с неуловимой иронией много повидавших на своём веку стариков, — но ведь ты не римлянин.
Германик в нетерпении сошёл на сушу, его обуревали чувства, придававшие его движениям неуверенность. Ему потребовалось сделать более четырёхсот беспокойных шагов, чтобы добраться до конца дорожки с колоннами и приблизиться к дворцу.
— Он был построен так, чтобы противостоять векам, — сказал жрец, — но от него осталось лишь столько, сколько соизволил оставить Август.
Дворец пустовал десятилетиями, его разграбили, и здесь остались следы старого пожара. Двери и окна были заколочены. Нигде никого не было видно, и войти не представлялось возможным.
Шум бескрайней Александрии тонул в воде. Кто знает, о чём в этой многодневной нереальной тиши были тревожные мысли (может быть, рассеянные, а может быть, впервые философские) Марка Антония, мечтавшего о мирном царствовании в Египте, но проигравшего и теперь лишь ожидавшего, когда его неумолимый враг решит добраться до него.
— Он покончил с собой в первый день августа. Я слышал, что рядом с его ложем нашли Книгу Мёртвых, которая объясняет путь души на другой берег. Он просил, чтобы её перевели на греческий, и ему сделали перевод. Говорили, что ему не удалось умереть быстро. В агонии он попросил отнести себя к своей царице и умер в её объятиях.