Калигула, или После нас хоть потоп

Луций издали видел павильон во дворе. Над входом в него было выбито:

ВОЙДИ И ЗАБУДЬ!

Он усмехнулся. Прекрасно сказано для пьянчуг и девок. Истинный римлянин никогда не забудет о том, что у него на сердце и в мыслях.

За соседними столами сидел простой люд. Луций не слышал, о чем они говорят, лишь изредка до него долетали отдельные слова.

Они видели, как приехал Макрон, и теперь обменивались впечатлениями.

-- Ну и разбойник этот Макрон. Земля так и загудела, как он с лошади соскочил. Прет как вол.

-- Так ведь он же и был.,.. Не отопрешься, а? Тяжелый, неуклюжий?

-- Ну и что? А все же он мне больше по душе, чем эти раздушенные да завитые господа из сената. Ясно, что не красавец. А эти две его курочки, что вылезали из носилок, выступали словно павы. Они на сестер похожи, а говорят, будто одна -- его жена, а другая -- дочка от предыдущей.

-- А где которая?

-- Чернявая с рыбьей головой вроде дочка. Пышная? Так это же другая, умник!

-- Да, хороши обе, а запах от них такой, что я еще и теперь его чувствую. Он, ясное дело, молодец, из наших он, наш человек!

-- Наш человек? Ха-ха-ха, в самую точку попал, дубина! Императорский прихвостень -- наш человек! Ха-ха-ха!

-- Потише вы, тот вон серебряный господин нас слушает!

-- Ерунда! Не может он ничего слышать.

Они оглядывались на Луция, перешептывались, что за птица, мол, такая, и откуда он тут взялся? Потом выпили. Больше всех усердствовал тощий как щепка человек.

-- Иду я, братцы, из Рима, там сейчас такое творится...

-- Рассказывай, только потише. Этот красавчик навострил уши, -- сказал другой бородач.

Но он ошибался. Луцию было безразлично, о чем говорит плебс. Он думал о Макроне.

Любопытные обступили тощего, и он рассказывал:

-- Вчера еще две семьи осудили за оскорбление величества. А сегодня от них только и осталось, что шесть трупов. Скорость, а? Только теперь не удавкой работают, теперь головы рубят. Новая мода, дорогие. И палач доволен, и осужденный тоже. Голова-то из-под топора, как маковка, отлетает, подскочит да и таращится вылупленными глазищами...

-- Бр-р. А ты, скелетина, веселишься? Небось вытаращишься, как до тебя очередь дойдет, -- заметил одутловатый крестьянин.

-- Ну, для этого мы люди маленькие, -- отозвался бородатый, перебирая струны гитары, чтобы не было слышно, о чем идет речь.

-- А что за семьи-то были, аистова нога?

Тощий сделал глоток.

-- Да все одно и то же: богатые, сенаторы. Им того каждый пожелает. Один, говорят, совершил преступление и оскорбил величество тем, что пошел в нужник с изображением божественного Августа на перстне...

Кто-то засмеялся, но тут же смолк, как отрубил. Как угадать, с кем пьешь, может, именно этот костоглот, который рассказывает, -- доносчик?

-- Эй ты, жердь, это правда, что процент с долга повысили с двенадцати до восемнадцати на сотню? -- спросил крестьянин.

-- Да. В сообщении сената об этом было. Только мне-то все равно, у меня ни долгов, ни денег.

-- Постойте, -- перебил их низкорослый человечек, работник с виноградника, так громко, что теперь и Луций слышал все. -- Сегодня днем я зашел сюда поесть. Вдруг сотня преторианцев на лошадях. Несутся так, что искры летят. Потом скакал он, а за ним еще сотня преторианцев.

-- Кто это "он", умник?

-- Калигула. Он скакал на вороном жеребце.

-- Он вчера выиграл первый приз на скачках! -- крикнул из угла молодой парень.

-- Калигула?

-- Нет. Жеребец этот. Инцитат его зовут. Конь что надо!

А крестьянин с виноградника продолжал:

-- У Калигулы поверх голубой туники был надет золотой панцирь и весь чеканный! Ох, и хорош же он был! Нас тут много сошлось. Мы кричали ему: "Salve"[*]

[* Будь здоров (лат.).]

-- Почему же вы орали? -- спросил тощий.

-- Почему! Почему! Почему! Слыхали вы этого болтуна? Почему, говоришь? Старик -- иное дело. А Калигула -- наш человек, все равно как его отец, Германик, понял? Тот бы непременно разрешил игры! Да, это было зрелище. Он махнул нам рукой. Плащ-то голубой, золотом расшитый, так и летит по ветру, и шлем на голове золотой...

-- У него, говорят, голова в шишках, а шея покрыта щетиной, -- на беду себе произнес тощий.

-- Осторожней вы с ним! Это доносчик. Я его знаю, -- помог доконать тощего выступивший из тени крестьянин.

Поднялась суматоха, тощего нещадно избили, досталось и гитаре -- в щепки разлетелась она от его головы; напутствуемый пинками, он исчез в ночной темноте.

-- Наверняка соглядатай, да нас на мякине не проведешь. Получил, что просил. Сыграй, бородатый!

Но сыграть было не на чем, от гитары остались одни щепки. Но что грустить, когда осталось вино? И снова они раскричались и принялись разыгрывать в микаре кувшин вина. В углу пошла запрещенная игра в кости, прочие же глазели или пели. Петь-то ведь легче, чем разговаривать, разве не так?

Луций хмуро смотрел и слушал. Вот он, римский народ! Какой сброд! И узурпатор для них свой человек, а сенаторы -- враги! Ах вы, болваны! Олухи!

Центурион вернулся к Луцию и вытянулся:

-- Благородный префект претория просит тебя, господин, к своему столу.

6