Калигула, или После нас хоть потоп

Четыре пары глаз посмотрели на Сенеку с удивлением. Почему он играет в такую опасную игру?

Но император внезапно притих. Посмотрел на лицо мраморного Аполлона, скользнул взглядом по совершенным чертам божественного лица и иронически кивнул головой Калигуле:

-- Запомни это, Гай. Я все оставляю наследнику. Пусть он проявит себя мудрым властелином, лучшим, чем я. -- И без иронии, жестко добавил: -- Я уже ничего менять не буду. Пусть меня боятся, только пусть слушаются.

В тишине потрескивали фитильки светильников. Зашелестела сползшая в железной корзинке кучка сгоревших углей. Афина Паллада внимательно смотрела на Тиберия, и император переводил глаза с богини на Сенеку. Ему было жарко. Он поднял чашу, возлил в честь властительницы мудрости и отпил сам. Потом приказал вынести корзину с древесным углем.

-- Спасибо за твоего "Тиэста", Анней. Я прочитал. -- Он смешно искривил рот: -- Снова против тирана. А как же иначе? Тиран Тиэст, снедаемый страхом и манией преследования. Он жесток, его жестокость -- оборотная сторона страха. -- И, оглядев лица, на которых снова появилось выражение испуга, засмеялся: -- Не обо мне. Я говорю о Тиэсте, мои милые. Когда трагедию покажут на сцене?

Сенека пожал плечами.

-- Думаю, не так скоро. Для сцены придется основательно переделать.

-- Кого бы ты хотел видеть в роли Тиэста? Апеллеса?

-- Конечно, Апеллеса. Но меня просил об этой роли... -- Сенека остановился, но все же решил продолжить: -- Меня просил об этой роли Фабий Скавр, говорил, что давно мечтает о такой роли, а благодаря твоему великодушию он бы мог... Я думаю, что он справится. Когда-нибудь это будет великий актер...

-- Но еще больший бунтарь, -- вмешался Тиберий и потом задумчиво добавил: -- Я хотел бы посмотреть на его Тиэста.

-- Моя пьеса тебе понравилась, государь?

Тиберий покачал головой:

-- Прикажи замолчать арфистам, Макрон. -- И к Сенеке: -- Есть нечто, что меня удивляет во всех твоих трудах. Словно по земле, где живут твои герои, прошла чума. Фатум, который имеет столько обличий, у тебя имеет только одно лицо: понурое, безликое, невыразительное...

Император против своего обыкновения говорил очень быстро. Его ирония то угасала, то взлетала, словно языки пламени:

-- Ты часто выступаешь против эгоизма. И в своих пьесах борешься с эгоизмом. Я размышлял об этом. Послушай: я хочу сохранить свою империю. Сенаторы и всадники-республиканцы заботятся о своих прибылях. А ты, ты тоже хочешь своего: ты не хочешь волноваться. Кто из нас эгоист, мудрец, ты, провозглашающий: кто хочет жить для себя, должен жить для других? Подожди, дай мне досказать. Говорят, я эгоист, вижу все в черном свете. Хорошо, у меня есть основания для этого, ибо на пути к своей цели я встретил горы препятствий. Но почему в черном свете видишь все ты, господин над собой, ты, утверждающий, что настоящее наслаждение -- это пренебрегать наслаждениями? Ты, который может жить в своем почетном спокойствии и оградиться от всего мира? Откуда в тебе, философ, такое море пессимизма, такая лавина пессимизма?

Император говорил как в бреду:

-- Твоя мораль -- это мораль убийцы. И знаешь почему? Ты имеешь большое влияние на людей. Большее, чем я, большее, чем боги. Сегодня целый Рим подражает тебе, однако в отличие от тебя -- без последствий. Весь Рим вслед за тобой занимается ораторством. Какое влияние будут иметь твои трагедии? Потеря вкуса к жизни: самоубийства как эпидемия. Это хорошая мораль, мой Сенека?

Тиберий закашлялся.

Калигула делал все, чтобы внимательно слушать. Он, который в последнее время видит себя римским императором, хочет он этого или нет, выглядит ничтожеством в сравнении с Тиберием. Его мысль не в состоянии следить за мыслями старца и тем более их понять. Зависть, чувство неполноценности перерастает у него в ненависть: долго ли еще?

Сенека дождался, когда приступ кашля у Тиберия прошел, и сказал:

-- Я не могу отвечать за то, что в моих трагедиях отражается наша жизнь. Если самым сильным чувством нашего времени является страх, должен быть страх и в моих пьесах. Я не могу этого видеть иначе...

-- Ты даешь силу этой сенаторской сволочи пассивно или активно сопротивляться мне, императору, -- сказал, нахмурившись, Тиберий. -- Ты говоришь о конце света...

-- Да, -- перебил Сенека императора, -- я ясно говорю, что конец света будет наказанием человечеству за его развращенность.

-- А тиран, конечно, самый развращенный из всех, -- добавил Тиберий, глаза его сверкали, он с нетерпением ждал ответа философа.

-- Тиран -- несчастный человек, -- сказал Сенека медленно. -- Раскрой душу тирана, и что ты там найдешь? Она разбита, растоптана, разорвана жестокостью и похотью, измучена страданиями, которым нет конца...

-- Измучена страданиями, которым нет конца. -- повторил император тихо. Да, ему это знакомо. Он это пережил. Ему показалось, что перед ним разверзлась бездонная пропасть страха и он стремительно падает в нее.