Калигула, или После нас хоть потоп

Вестибия, мудрая хозяйка, единственно трезвый человек, заботилась обо всем: каждому принесла миску кислой капусты, которую старый Катон настойчиво рекомендовал при заболеваниях кишечного тракта. Потом отправила обоих мальчиков спать, с любовью потрепала их по волосам, поцеловала розовые щечки, гордясь своими сыновьями.

А сборщики винограда продолжали развлекаться, подшучивая друг над другом.

Фабий незаметно ушел. Несмотря на шутки и веселье, где-то на дне души копошилась беспокойная мысль: когда же он сыграет настоящую роль в настоящей трагедии. И выпитое вино не приносило успокоения. Он пересек двор и лег под кустом. Сквозь виноградные листья проглядывала синеликая луна, и капельки росы блестели на черных гроздьях. Фабий отрывал листья и прикладывал их ко лбу.

Со двора доносились голоса. Это Лукрин и Грав спорили, кто из них лучше. Один старался перед другим. От вина даже и шепелявый голос Грава звучал громко и величественно.

Фабий все это наполовину слышал, наполовину нет. Луна, теперь приобретшая зеленоватый оттенок, остановилась среди туч и заглядывала ему в глаза. А в его глазах притаились желание и боль. Креон, Эдип. О, олимпийские боги, ему не быть ни Креоном, ни Эдипом! Жизнь проходит рядом злой собакой, не дотрагивайся! Не дотрагивайся! Даже края одежды Славы нельзя коснуться! Ты напрасно живешь, стремишься, желаешь, вздыхаешь, напрасно, человек, только рогатых сапожников или грязных подмастерьев да хвастливых солдат будешь изображать до омерзения -- и все!

Он вонзил ногти в сухую землю, от горя и бессилия у него перехватило горло, он был одинок в своих страданиях. в своей беспомощности.

На дороге у калитки блеснул огонек факела. Все повернули головы.

-- Ну наконец-то...

Апеллес, здороваясь, радостно всем улыбался, но Квирину его улыбка насторожила. Ей показалось, что Апеллеса что-то гнетет.

Вестибия принялась накрывать на стол, сооруженный из бочек и досок, женщины помогали ей, двор превращался в триклиний под небом.

За ужином начались расспросы.

-- Как выглядит император после болезни? -- поинтересовалась Волюмния.

-- Молодцом!

-- Наверняка, вокруг него увивается тот астролог. который жил у Тиберия на Капри, с таким удивительным именем. -- вспоминал Грав.

-- Фрасилл? -- Апеллес поднял брови. -- Какое там! Вот вам и загадка, люди. Старый император любил звездочета. Он завещал ему миллион аурей и заявил об этом публично. А Фрасилл исчез, словно сквозь землю провалился. Вам что-нибудь понятно?

-- Может быть, он не захотел быть звездочетом у Калигулы? -- гадал Лукрин. -- А может быть, они не понравились друг другу.

-- А чем, собственно говоря, он был болен?

Апеллес понизил голос:

-- Врачи говорят, это была сильная лихорадка, но сам он думает, что был отравлен.

-- Отравлен? Зачем? И кем?

Апеллес пожал плечами:

-- Боги знают, был ли это яд. Врачи его разубеждают, но, говорят, он им сказал: в существование заговора против императора верят только тогда, когда император уже мертв.

-- Едва он поднялся с постели, -- продолжал Апеллес хмуро, -- приказал казнить трех поваров, двух подавальщиков и двух дегустаторов еды и напитков...

Глаза у Квирины расширились: семерых человек только из-за подозрения? Это ужасно!

-- Ты слишком чувствительна! Разве ты не из Рима? -- издевался Лукрин. -- Тиберий уничтожал по непроверенному доносу сразу десятки человек!

-- То был Тиберий, -- защищалась Квирина. -- Калигула совсем другой!

-- Семь! Это значит, -- рассуждал Мнестер, -- он приказал казнить двоих, но, прежде чем это дошло до Тускула, число их возросло до семи. А когда это сообщение достигнет Брундизия, их наверняка будет уже пятьдесят.

-- И двух тоже достаточно, если ни за что, -- отозвался Бальб.

Мнестер повернулся к нему:

-- А что ему оставалось делать?

Бальб бубнил:

-- Снова начинается. Старец на Капри все время пугал людей, молодой недолго сеял добро, очевидно, иначе нельзя. Могу поспорить, что на этих поварах он не остановится.

-- Не порти нам настроение, -- прикрикнула на него Волюмния.

Из кухни прибежали Квирина и Памфила с чашами. Они выкрикивали, как торговки:

-- Жареная камбала! Отличный гарум! Домашнее вино!

Мнестер потирал руки:

-- Пир, как у Гатерия. Послушайте только, этот толстяк пригласил меня прочитать у него на званом вечере басни Федра. Мне очень не хотелось идти туда, но из-за Юлия я пошел. Я очень люблю этого мальчика, уже хотя бы потому, что он полная противоположность своему папаше. Я сказал: "Хорошо, я приду". А старый Гатерий говорит: "Гонорар назначь себе сам". Я брякнул не думая: "Пятьдесят золотых". Ждал, что он меня выгонит. И клянусь Олимпом, я их получил!

-- Тебе всегда везет, -- завистливо сказал Грав. -- Я бы...

Мнестер продолжал:

-- Я выбрал такие басни про животных, чтобы высмеять зажравшееся общество. И что бы вы думали: они прекрасно развлекались, аплодировали, и им было невдомек, что они смеются над собой.

-- Ты весь в этом, Мнестер, -- давился от смеха Грав. -- Выманит у них золотые да еще над ними же издевается. Твое здоровье!