Калигула, или После нас хоть потоп

-- Военный режим настолько отравил римский воздух, что невозможно дышать. Куда бы человек ни пошел, он всюду слышит за собой топот тяжелых башмаков преторианцев. Рим полон доносчиков, ты никогда не узнаешь, почему Дамоклов меч занесен над твоей головой.

Сенат, тот самый сенат, который всегда вел Рим к славе, разобщен. В нем идет борьба соглашателей с теми, кто еще сохранил гордость. И эта горстка честных людей страдает от бесправия. Они против него бессильны. Они защищаются тем, что остаются в гордой изоляции. Пассивно сопротивляются. Слабыми овладевает чувство безнадежности и апатии, самые деморализованные обжираются и распутничают. Участились самоубийства. Но у сильных духом никто не отнимет тоски, страстной тоски...

-- О чем, дорогой Сервий? -- с интересом заполнил паузу Сенека.

-- О воздухе, -- добавил осторожно Сервий, -- о лучшей жизни для всех. Патрициев и народа. О жизни, которая имеет смысл, которая стоит того, чтобы жить, в которой есть надежда...

-- Есть путь, -- заметил Сенека задумчиво, -- есть путь, который ведет к твоему идеалу, мой Сервий...

Оба Куриона посмотрели на Сенеку.

-- Удалиться от шумного света, создать вокруг себя, но главное -- в самом себе, железное кольцо покоя. Научиться пренебрегать всем, кроме парения духа. Вспомни Эпикура: "Если ты должен жить среди толпы, замкнись в себе..."

Сервий вонзил ногти в подлокотники кресла. Он проиграл. Луций смотрел на отца: "Ты проиграл". Воцарилось напряженное молчание.

-- Но желание, то давнее, настойчивое желание, -- повторил страстно Сервий. -- Не ради своей пользы, ради общей пользы...

Сенека прервал его:

-- Слишком страстное желание не знает границ. Но природа, по законам которой должен жить человек, имеет свои границы. Только в одном ты прав: кто думает только о своей пользе, не может быть счастлив...

-- Вот видишь! -- вырвалось у Сервия. -- Ведь ты совсем недавно в термах Агриппы заявил при всех: "Жить -- значит бороться!"

Сенека кутался в плащ и покашливал. Потом тихо спросил:

-- Кто хочет сегодня бороться, Сервий? И с кем? Может быть, ты?

Сервий уже овладел собой, голос его был спокоен.

-- Я? Что это тебе пришло в голову, дорогой Анней? Я уже стар для борьбы. А мой сын -- солдат, он в милости у императора, он должен получить от него награду, его ожидает высокая должность...

"Посмотрите-ка, и тут я пригодился отцу, -- подумал Луций. -- Он хитрее Меркурия. Умеет играть, не глядя на доску".

Сервий добавил таинственно:

-- В кулуарах сената поговаривают, что император болен, при смерти. Ты слышал об этом? Но с Капри что ни день сыплются смертные приговоры, да ты и сам знаешь. Говорят, несколько безумцев задумали ускорить этот конец... Какая глупость! В этом железном кольце вокруг нас, ну скажи -- просто самоубийство! Не рискнут.

Сенека спокойно усмехался.

-- На многие поступки мы не решаемся не потому, что они трудны, но они кажутся нам трудными потому, что мы на них не решаемся...

-- Великолепно сказано! -- вмешался Луций.

Сервий поднял голову.

-- Только наши силы. -- продолжал Сенека. -- должны быть пропорциональны тому, что мы хотим предпринять. -- Его голос окреп. -- А это, мои дорогие, случается редко. Насилие -- всегда зло. Жизнь состоит из противоречий. С одной стороны, правильнее предпочесть смерть прекраснейшему рабству. Но с другой стороны, есть старая мудрость: "Ouieta non movere" -- "Не трогай того, что находится в покое". Заденешь камешек -- и лавина засыплет тебя... -- И тем же тоном он начал о другом: -- Ты интересовался моей новой виллой, Сервий. Ты удивлялся, почему я строю новую виллу здесь, далеко за городом, на Аппиевой дороге, если у меня есть прекрасный дом в Риме и, кроме того, вилла на Эсквилине. Ты извинишь меня, переходы из тепла в холод вредны для моей астмы. Мой управляющий проводит тебя, и ты поймешь, почему я сюда переселился. А Луций меж тем мне расскажет о себе, не так ли, мой милый. Три года мы с тобой не виделись...