Калигула или После нас хоть потоп

Зрители приветствовали своих любимых актеров бурными аплодисментами.

Во главе хора советников появился Фаларид – Мнестер, бурно приветствуемый хорами и зрителями. Фаларид с лавровым венком на голове, в белоснежном хитоне и пурпурной хламиде, скрепленной на правом плече огромным изумрудом, и на котурнах, которые делали его фигуру неестественно высокой, обращался к своим советникам и народу. Он расписывал, как прославит Акрагант, которому не будет равного на свете города, который затмит Вавилон, Мемфис, Карфаген и станет ему памятником на веки веков. Он расписывал, какими благодеяниями он осыплет народ.

Претора нельзя было назвать образованным, да и философом он не был. Он был хорошим правоведом и любил пожить, но, когда он вспомнил, как совсем недавно император рисовал планы своих преобразований, которыми он хотел прославиться в веках, притих. Луций тоже стал внимательнее.

Претор был доволен: он хорошо сделал, что приказал привести в готовность тысячу преторианцев, и не только в готовность. Теперь, размышлял он, слушая одним ухом актеров, теперь пьеса в полном разгаре и самое подходящее время… Он посмотрел на задний выход из театра, через который уходили актеры. Там, согласно приказу, стоял самый старый центурион девятой когорты Вентон, человек, многим обязанный претору и преданный ему. Он стоял возле мраморной колонны и внимательно смотрел на претора. Тот незаметно поднял правую руку, словно потирая лоб. Вентон кивнул, повернулся и исчез. Претор знал: сейчас он уже летит на коне к своим частям. Через минуту когорта будет готова к выступлению. Медленно, спокойно, согласно приказу, театр будет окружен со всех сторон, так что и мышь не ускользнет. Претор засмеялся про себя: три тысячи преторианцев и вигилов в полном вооружении против толпы нищих граждан! Он потер руки.

Уверенность есть уверенность. Если ничего не случится, неважно. А если что, то Курион и сам император будут удивляться, как мне это удалось организовать! И в то время, когда первое действие трагедии подходило к концу, к театру Помпея сомкнутыми рядами приближались когорты латников.

Частоколом тел, закованных в железо, они бесшумно отрезали театр от мира.

После небольшого перерыва, заполненного музыкой, пьеса продолжалась.

Действие происходило два года спустя.

Философ Пифагор и Телемах, командир личной охраны Фаларида, слушают мать Фаларида – Волюмнию. Она сетует: "Что натворил мой сын! Мой дорогой, зеница моего ока! Как я радовалась тому, что он полюбит честную девушку и возьмет ее себе в жены, благословляемый Гименеем. Ты выбрал себе дочь сиканского царя Теута; без меня, без друзей, только с солдатами ты отправился в Уэссу и свой свадебный пир превратил в кровавую бойню, желая захватить Сиканское царство. Горе ему! Горе и мне! Лесть, коварство, предательство, кровь – это ли не дорога моего сына? А ты, Телемех, ты был с ним? Ты помогал ему в этой ужасной работе?" Пристыженный Телемах молчит.

Мать в отчаянии заламывает руки:

Отдавшись чувству власти безграничной,
Весьма легко становится тираном
Еще недавно мудрый властелин…

Хор народа причитает вместе с ней:

До нитки промотав свое наследство,
К добру других он жадно тянет руки
И, подданных бесстыдно обирая,
Несет им голод, слезы, нищету…

Лицо Луция окаменело. Он смотрит на сенаторов. Величественная белизна тог – спокойная дремлющая поверхность. Невозможно догадаться, о чем они думают. Но они со злорадством думают об императоре. Самое время этого вороненка немного прижать, чтобы наконец он что-нибудь сделал для нас.

У Сенеки озабоченное, усталое лицо. Фабий пригласил его, он прервал свое пребывание в Байях и приехал в Рим. Вчера Фабий затащил его на последнюю репетицию "Фаларида". Сенека устал с дороги, у него было плохое настроение. Ему сразу стало ясно, что эта трагедия – аллегория, сатира на Калигулу. Он испугался. Уговаривал Фабия. Фабий смеялся: трагедий против тиранов много, и твои тоже, дорогой Сенека. Да. Он признал это. Правда, но все-таки… Ну да, писать трагедии против тиранов сейчас модно. Но здесь философ чувствует, стихи направлены, как стрелы, прямо в мишень. Сенека опасается за Фабия и актеров, но беспокоится и за себя самого, что он присутствует здесь, что слушает пьесу.

Басенник Федр судорожно сжимает в руках свиток со своей пьесой. Он восхищается смелостью Фабия, и страх за друга сжимает ему сердце.

Снова наступил короткий перерыв. Мелодия кларнетов и флейт услаждала, Сладким становился вечерний воздух. Рабы разбрызгивали духи.

Ливилла обратилась к Луцию и лениво протянула:

– Тебе не кажется, что эта пьеса про нашего Сапожка?