Калика перехожий

Действительно хлипкие, и замок, и сама дверь. Ударом проломив препятствие, не рассчитал сопротивление, не удержался, влетел внутрь соседнего помещения. Сразу за дверью находилась пустота. Ну, не совсем пустота. Просто после дверного порожка проявилось отсутствие пола. В полете инстинктивно ухватился за один из крюков, свешивавшихся с непонятного механизма цепной передачи и двигавшихся из отверстия над дверью. Цепь рывками передвигала крюки к противоположной стене с такой же дырой над дверью. Помещение, в котором очутился, было по своим размерам огромно, выкрашено белой краской, а внизу, метрах в двадцати, под ним бурлила мутью вода. Приглядевшись, увидел в этой мути десятки чешуйчатых существ, совсем не напоминавших добрых животных, скорее помесь змей с драконами. Резвясь в своем бассейне, эти монстры заставляли воду бурлить, а заметив его, повисшего в воздухе над ними, попытались, выпрыгнув вверх, достать добычу. Ух! Вот это морды, ну и клыки! Нет, не допрыгнут.

– Ха-ха-ха! – Разливистый смех отвлёк от созерцания досель невиданной живности. В открытой двери противоположной стены, ухахатываясь, стоял размалеванный клоун. Да-да, самый настоящий цирковой рыжий коверный.

– Ты погодь малость, сейчас подъеду, объясню, что смех может быть обоюдным, когда глаз на жопу одному смешливому натяну, – пообещал цирковому.

– А ты прикольный! Я думал, прямиком к моим зверушкам на обед попадешь, а ты вывернулся. Не-е. Ждать тебя мне недосуг. Бывай! Ха-ха-ха!

– Стой…

Громко хлопнув дверью, клоун скрылся с глаз, только эхо от топота ног и смех рыжего донеслись до чуткого уха.

Перед самой дверью, раскачавшись, умудрился пробить ее, зависнув на двигавшемся крюке. Спрыгнул, чуть не промахнувшись и не оказавшись в гостях «мира животных». Поднявшись на ноги, не мог поверить, что попал из сооружения наружу, мало того в вечерний парк с музыкой, людьми, аттракционами. Звездное небо оттенили фонари у дорожек. От столба к столбу мерцали разноцветные гирлянды лампочек. Всюду смех и гомон. Дети с шариками и сладкой ватой в руках мотаются от аттракциона к аттракциону как заведенные. Запах шашлыка, как стрелка компаса, повернул его в нужном направлении. Рот наполнился слюной. Сколько же он не ел?

– Андрей! – Голос, позвавший его, принадлежал лепшему другу Егору, погибшему на втором курсе военного университета. Голова дернулась на звук. Совсем рядом, не далее как в десяти шагах, в затемненной аллейке стоял Егор.

Он сорвался с места.

– Стой, Андрей! – Егор перед собой выставил раскрытую ладонь. – Стой там. Нельзя тебе приближаться. Рано тебе сюда.

– Егор…

– Андрюха, времени мало. Его совсем нет. Слушай и запоминай! Стерегись женщину с зелеными глазами и родимым пятном над верхней губой.

– Так…

– Помни…

Егор, будто голограмма, поблек и померк. В мгновение исчез, словно и не было его.

– У-у-у! – присев на парковую дорожку, завыл волком.

– Помни… – прошелестел ветерок в листве.

Открыл глаза. Вот и новый день вновь поднял его первым лучом утреннего солнца. Эх, жизнь хороша! А птички из лесной чащобы устроили свой концерт, кажется, стараются пересвистеть друг дружку. Суета вокруг возов была управляемой, любой из людей, входивших в состав каравана, знал, чем ему заняться. Поели на скорую руку. Вот верхами на лошадях ушел вперед дозор. Купцы и приказчики без суеты вывели длинную кишку каравана на дорогу. Обождав в голове, когда с последнего воза подадут весть о том, что все встали на летник, Никита отдал приказ на движение купеческого поезда:

– Трогай! Илюха, смотри в оба, остатний переход перед городищем!

– Знаю, Никита Онежич.

Монотонный скрип тележных пар в утреннем воздухе слышен был далеко. Сегодня Удалу даже место на втором с головы колонны возу досталось, как раз между телегами Ильи и Синицы, а Большой уселся на своем крайнем возу. Словоохотливый Онуфрий, возница по виду годов сорока, в матерчатой шапке на лысоватой голове, в одежде как у всех, но в опорках и лаптях на ногах, почувствовав косой взгляд Удала, брошенный на обувку соседа по транспортному средству, пояснил, не дождавшись вопроса: «Так ноги не преют». В дальнейшем у водителя запряженных в воз кобыл, как из рога изобилия, полилась речь, непринужденно менялась только тематика. Как у акына: о чем вижу, о том пою. Напрягшись, Удал понял, что от словесного поноса соседа не избавиться, может, его и подсадили к словоохотливому мужику, решив подшутить. Расслабился. Пусть его, нехай выговорится.

– Чародеи кажут – страшна та трава, – доверительно вещал Онуфрий, предварительно оглянувшись назад, на Синицу. Не слышит ли? – Когда людин найдет на нее в поле али в лесе, тот умом смятется. Ростом невелика, от земли чуть знать, по ней пестринки по всей, а в коренище черви и наверху тож. Добра ловить зверей. Аще кто что украдет – трава сия повернется к нему, только положи ее на его след. И вот еще, али ежели кто ставит поставухи. Ну, силки там, капканы! Ты положи той травы подле тропы – удачи и пути ему не будет. Это уж точно!

– Что, – не сдержавшись, задал вопрос Удал, – на себе проверял?

– А хоть бы и так!