Калика перехожий

Старик в раздумье поднялся на ноги. Ростом он оказался чуть выше самого Удала, вот только старческую худобу не смогла скрасить и просторная одёжа на нем. Взгляд парня помимо воли соскользнул на божество. Средневековый резчик смог воспроизвести четыре грани на древесном стволе. Интересно!

Заметив интерес пришлого к божественной скульптуре, волхв хмыкнул, пояснил:

– Четыре грани символизируют силу, распространяющуюся на все четыре стороны света. Вон, в верхней части граней, изображения богинь с рогом и кольцом в руках и богов с мечом и конем, и со знаком солнца. Богиня, та, что с рогом в руках, – Мокошь, мать урожая. Вон та, что кольцо держит, – Лада. Бог, на поясе которого висит меч, а у ног скачет конь, – Перун, покровитель воинов, а бог с солнечным знаком на одежде – Даждьбог, владыка солнечного света. Эти, в средней части – взявшиеся за руки мужчины и женщины, исполняют ритуальный хоровод. Ниже – коленопреклоненный, вырезанный на одной грани лицом к пришедшему к нему, а на двух других – боком. Он держит на руках Землю. Это Велес, бог подземного мира. Деление на три части, символ мироздания. Горний мир – обиталище богов, земная юдоль, где живут люди, и, наконец, подземный мир – мир мертвых. Ладно. Идем, разбираться с твоим делом будем.

Удал едва успевал за молчавшим всю дорогу стариком. Лишь в самом конце пути волхв соизволил оповестить парня:

– Почти пришли. Вон за той лядиной вековые сосны, там мое жилище.

В двух шагах от избушки, похожей больше на шалаш, чем на дом в понимании Удала, стены которой от времени потемнели и стали шершавыми, из-под земли бил родник, обложенный голышами, а рядом с ним вросший в землю огромных размеров валун, поросший сединой мха. Исток родника рукотворной траншейкой направлялся вниз к Донцу. Единственное оконце избенки подслеповато глядело на солнечную сторону. Словно встречая хозяина сокровенного места, ветер прогудел в вершинах сосен и тут же стих.

– Заходи, – немногословно велел дед.

Вслед за хозяином парень переступил порог. Русская печь, выложенная из дикого камня, занимала едва не половину жизненного пространства единственной комнаты. Оно и понятно, тут тебе и лежанка – отрада для старых костей в долгие зимние вечера, и приготовление пищи, и тепло, и созерцание живого огня. В доме без печки русскому человеку всегда чего-то не хватает. Судя по тому, что бани поблизости от избы не было, волхв и мылся в ней же. Запах свежей полыни ударил в нос. Пучки этой травы обильно развешены под потолком на бечеве. Стол, лавка под окном, покрытая шкурами дичины, два крепко сбитых громоздких табурета. На полках, прибитых к глухой стене, стоят покрытые холстиной горшки.

– Присядь пока, – указал старик на один из предметов мебели, сам меж тем полез в подобие сундука, откуда извлек нехитрую снедь, выставляя ее на стол. – Поснедаем, опосля и рекл еси о наболевшем.

– Так ведь не голоден я.

– Ничего, я не евши, да и ты, видать, как брезг небо расцветил, на ноги встал, с городища до мово нырища цельное поприще протопал.

– Ага.

– Вот и я о том же. Ешь, давай!

Молчавший Велимудр, не перебивая вопросами повествование, слушал пришлого людина. Его острый взгляд проникал в глаза человека, обратившегося за помощью. Он не желал ему зла, поэтому лишь почувствовал силу заклятия, наложенного кем-то из сильных коллег на неизвестного. Догадывался, что вот так, начни он без подготовки раздвигать тьму сей тайны и, вернув назад время, глядеть на пережитое человеком, элементарно может и по рогам получить. Но помочь-то надо! Всех тайн не раскроешь, но та, которая находится перед ним, обязана покориться и развоплотиться. А Удала словно прорвало, он говорил, говорил. Рассказывал про рынки, где являлся элементом торговли, скотом, выставленным на продажу, о странствиях по печенежской земле, про ведьму, свившую гнездо в низовьях Донца на русской земле, о дороге к нему, Велимудру.

– Кудесы речешь, витязь, – молвил старец. – Пока мне ясно, что порекло твое тебе соответствует. Ночь на дворе. Ложись спать, занеже утро вечера мудренее.

Ночь. Тихая южная ночь. Конец первого летнего месяца не мог сделать звездное небо низким, а саму ночь беспроглядно темной, как в августе. Лесная живность и весь лес жили своей жизнью. Кто-то вышел на охоту, кто-то, забившись в нору, пережидал страшную ночную пору. О чем-то шепталась трава на полянах, шумел камыш по речному берегу, резвились берегини в реке и плескалась в омутах рыба. Сгорбленная фигура старца с посохом в руке и котомкой за спиной рыскала у лесной опушки. Можно было, прислушавшись, разобрать слова, произносимые одиноким ночным сыскарем.

– Да, куда ж ты запропастилась? Ведь примечал тебя здесь. Рассвет уж скоро, а ты спряталась!

– Не это ли ищешь, Велимудр? – Юная красивая дева, облокотившись о ствол молодой березки, зажав в ладони пучок травы с корешками, обращалась к волхву.

– Это самое и ищу, полесунья. Тебе, лесной берегине, ли не знать?

– Ха-ха! Так возьми, для доброго дела не жалко.

– Для доброго ли? Может, он в себя придет да татем окажется? Руду проливать он не боится.