Калинин

Вслед за разгоном 3 июня 1907 года II Государственной думы последовали аресты, суды, репрессии. Находившийся долгое время под негласным наблюдением полиции Калинин (по протоколам охранки «Живой») также был арестован. Ищейки надеялись, что им удастся спровоцировать против него дело и надолго упрятать его куда-нибудь подальше. Однако годы борьбы не прошли для Калинина даром. Он в совершенстве овладел законами конспирация. Ничего компрометирующего его найти не удалось. Бессильная что-либо предпринять, охранка вынуждена была отпустить Михаила Ивановича, но глаз с него не спускала. Революционную работу приходилось вести крайне осторожно.

Но осторожность у Калинина никогда не соприкасалась с трусостью. Когда рабочие попросили его возглавить делегацию к заместителю директора завода, он, ни минуты не колеблясь, согласился, хотя и знал, что добром это дело не кончится.

Рабочие давно уже возмущались издевательскими обысками, которые ежедневно устраивались в проходной завода. Людей бесцеремонно ощупывали, толкали, всячески оскорбляли. Дошли до того, что стали пальцами лазить рабочим в рот.

Об этом Калинин, как глава делегации, рассказал заместителю директора полковнику Данилову.

Данилов, одновременно преподававший в ряде юнкерских училищ, привык к солдафонским нравам. Всем своим видом он говорил: «Что? Депутация? Не потерплю!»

Когда Калинин изложил требование — вернуть на завод рабочего, уволенного только за то, что он жаловался на грубый обыск, Данилов не выдержал.

— Вы не имеете права за таких людей просить, — заявил он. — Я навел об этом рабочем справки. Оказывается, он занимается агитацией…

— Сила на вашей стороне, — ответил Калинин. — Вы можете уволить любого из нас. Но лично я и пославшие меня товарищи, все мы считаем это увольнение несправедливым.

Полковник взорвался.

— А, вы пришли учить меня? Нотацию читать?! Не умеете разговаривать с начальством. Вон отсюда!.. А тебе, — он ткнул пальцем в Калинина, — штраф!

Потом полковнику показалось мало штрафа. Распоряжением по заводу от 30 ноября 1907 года он приказал рассчитать Калинина «за неуместный разговор со мною по вопросу, его не касающемуся»…

По рекомендации одного знакомого инженера Калинин поступил было на оптический завод Рейхеля, но и отсюда вскоре был уволен за демонстративный невыход на работу в день 1 Мая.

Калинину никак нельзя было оставаться безработным. Он теперь был человеком семейным. Дома его дожидалась не одна Катя, а и только что родившийся Мальчонка, которого назвали Валерьяном.

В этом же году из Верхней Троицы пришло известие о смерти Ивана Калиныча. Умер Иван Калиныч, оставив семью без хозяина. Все нехитрое, но тяжелое крестьянское хозяйство легло на плечи Марии Васильевны. Надо было что-то придумать, чтобы помочь матери. И Михаил Иванович решил переехать в Верхнюю Троицу.

Вместе с семьей Калининых отправилась и жена Ивана Дмитриевича Иванова — Мария Тимофеевна.

Каждый раз, когда Михаил Иванович приезжал в Верхнюю Троицу, сердце его кровью обливалось. Избу давно уже надо было новую ставить. Единственная лошадь того гляди сдохнет. Мария Тимофеевна оставила впоследствии свои воспоминания о жизни в семье Калининых.

«Семья Михаила Ивановича, — писала она, — ютилась в маленькой избушке в одну комнату с перегородкой. В хозяйстве была одна корова и лошадь. А семья — шесть человек: кроме Михаила Ивановича, его жена и сын, старушка мать и две сестры. Единственным работником-мужчиной был Михаил Иванович. Питались скудно: картошка, черный хлеб да постный суп, побеленный молоком».

Не лучше жили и другие крестьяне. Самое страшное, что и просвета не было видно в нужде безысходной. На чудо в деревне никто не надеялся.

Михаил Иванович впрягся в крестьянскую работу. Вставал в три-четыре часа утра — и в поле.

Мария Тимофеевна поглядела, как косит, — в горле комок стал. Худой, изнуренный непосильной работой на заводе, бесконечными арестами и тюрьмами, Калинин не сдавался — шел наравне с другими да еще находил силы шутить.

Вечером в избу набивался народ. Михаил Иванович приглашал всех на улицу. Мужики дружно, как по команде, свертывали самокрутки, отчаянно дымили потрескивающим крупным самосадом. Бабы стояли поодаль — не их дело политика, а послушать интересно. Вон он какой стал, Мишутка-то Калинин! У бар вырос, а против бар идет.

После очередного разговора кто-либо непременно вздохнет да и скажет:

— Скорей бы уж начиналось-то, что ли…

Под словом «начиналось» имелась в виду революция. Лет десять назад в таком случае среди мужиков непременно разгорелся бы спор. Немало нашлось бы таких, что принялись «заступаться» за царя-батюшку, которому, дескать, не все рассказывают о нуждах крестьянских. Стоит, мол, «пожалиться» ему, как все на свои места станет.

После пятого года слов в защиту царя на деревне что-то не стало слышно.

Ближе к ночи Мария Васильевна приглашала чай пить. На столе горделиво шипел большой медный самовар, украшенный вычеканенными медалями. В который раз уж хозяйка рассказывала, как чуть было не лишилась этой семейной реликвии.