Калинова яма

— Это не страшно! — расхохотался Лампрехт. — Я могу кинуть в них отцовский пикельхельм, эта вещь будет точно помощнее русской шапки. Гельмут, я спрашиваю не просто так. Если, скажем так, вероятность войны с Москвой будет более ощутимой, вы согласились бы отправиться туда работать? По вашему журналистскому профилю. Это пока не предложение — я интересуюсь на будущее. Чтобы знать.

Перспектива, пусть и весьма отдаленная, снова увидеть Россию обрадовала меня. Нет, во мне не взыграла память детства или некое подобие любви к этой стране. Мне просто стало интересно посмотреть, как изменились эти люди. И это действительно казалось крайне увлекательным делом. Я отчего-то сразу подумал, что это будет самый запоминающийся эпизод моей работы.

Я не ошибся.

Жалел ли я о своем решении? Все десять лет, проведенные на Колыме, — да, жалел. Сейчас, доживая дни в Берлине, я даже не знаю, что об этом думать. Россия переделала меня. Отобрала старую жизнь, втоптав ее в грязь, разорвав в клочья, и вручила новую, небрежно закутанную в рваную телогрейку. Мол, держи — чем богаты, тем и рады, как говорят русские.

То, что происходило на станции Калинова Яма, вывернуло меня наизнанку.

* * *

ВЫПИСКА

из протокола допроса подозреваемой

в сотрудничестве с германской разведкой Фёдоровой Анны Алексеевны от 4 августа 1941 года

Вопрос. Когда вы познакомились с Олегом Сафоновым?

Ответ. В ноябре прошлого года, когда он пришел к нам в отдел культуры.

Вопрос. Вы не заметили ничего странного или подозрительного в его поведении, в его речи?

Ответ. Обычный мужчина. Немного затворник, мало рассказывал о своей жизни, но это нормально.

Вопрос. Вы общались с ним вне работы?

Ответ. Разумеется. Иногда мы вместе ходили обедать, иногда ужинали, иногда он провожал меня до остановки.

Вопрос. Он когда‐нибудь бывал у вас в гостях?

Ответ. Да, я приглашала его попить кофе и посмотреть на кошку.

Вопрос. Ваши внерабочие отношения не перерастали во что‐то большее?

Ответ. Нет, у меня был жених.

Вопрос. Был?

Ответ. Именно что был! Представляете себе, он сказал мне, что я похожа на кустодиевскую барышню! Я что, толстая?

Вопрос. Нет, но это не имеет отношения к нашему делу. Итак, вы общались с Сафоновым. Он рассказывал вам что‐нибудь об инциденте в Тегеране? О том, как потерял документы и обратился в советское посольство?

Ответ. Рассказывал. Что его избили в переулке, забрали бумажник. Говорит, что сам момент нападения помнил очень плохо.

Вопрос. Он рассказывал что‐нибудь о своей жизни до инцидента в Тегеране?

Ответ. Да, говорил, что родился и вырос в Оренбурге, потом жил в Ленинграде.

Вопрос. И у вас не возникало никаких подозрений? Коллеги не считали его странным?

Ответ. Вы спрашиваете, не считали ли журналиста странным? Слушайте, мы все иногда бываем очень странными. Помню, товарищ Костевич как‐то смеялся над ним и шутил, что Сафонову нужен отдельный кабинет с кактусом…

Вопрос. Почему с кактусом?

Ответ. Потому что с кактусом. У Тараса Васильевича иногда странное чувство юмора.

Вопрос. Хорошо. Может быть, с кем‐нибудь из коллег у Сафонова были споры или разногласия?

Ответ. У нас всегда бывают споры и разногласия. Мы журналисты. Мы вечно спорим.

Вопрос. И все‐таки. Может быть, он был кому‐то неприятен?

Ответ. Точно нет. Сафонов в общении всегда был очень обаятелен. С любым умел найти общий язык…

Вопрос. Это профессиональное.

Ответ. Теперь‐то знаю. Поверить не могу.

* * *

Ж/д станция Калинова Яма, 17 июня 1941 года

Гельмут открыл глаза. Над ним стоял все так же улыбающийся проводник.

— Мы подъезжаем к станции Калинова Яма, — повторил он. — Вы просили разбудить.

На столе, как и прежде, подстаканник, блюдце с бутербродом, бутылка воды и небрежно разбросанная сдача.

— Да, конечно, — проговорил Гельмут, чувствуя неприятную тяжесть в голове и морщась от дневного света.