Калинова яма

— Сейчас начнется, — медленно проговорил парень, сидевший на стуле. — Не мешайте.

Действительно, после его слов в зале погас свет, сцена озарилась ярко-красным прожектором, и откуда-то из-за кулис к микрофону вышел молодой человек в клетчатом костюме-тройке и с аккуратно выстриженным полубоксом. В свете прожектора его силуэт казался целиком красным.

— Добрый вечер, товарищи, — проговорил он. — Спасибо, что вы пришли.

— Это Холодов, — зачем-то шепнула Тихомирова на ухо Сафонову.

— Я начну со стихов. Наверное, мало кто знает, что помимо прозы я пишу стихи. Этот текст был написан буквально только что, за пару часов до вечера. С него я и начну.

Он откашлялся и начал читать — быстро и отрывисто, но с большими паузами:

Здесь все ненастоящее.
Стены ненастоящие.
Одежда ненастоящая.
Облака ненастоящие.
Музыка ненастоящая.
Деревья ненастоящие.
Рыбы в реке ненастоящие.
Собака на крыльце ненастоящая.
Дворник на тротуаре ненастоящий.
Вы ненастоящие.
Даже я ненастоящий.
Не верьте мне.

Он закончил и замолчал, глядя перед собой в пустоту.

Тихомирова взяла Сафонова за руку, и тот почувствовал, что она дрожит.

— Вам страшно? — шепнул он ей.

— Да.

Зрители не аплодировали — видимо, ждали продолжения. Бритоголовый парень все так же сидел, скрестив руки, и кивал головой с хмурым взглядом.

— Если у вас есть какие-то вопросы, я буду рад на них ответить, — продолжал Холодов.

Мужчина в фуражке поднял руку.

— Да, слушаю вас, — сказал Холодов.

— Скажите, — замялся мужчина. — Я слышал, что вы сейчас проходите воинскую службу в Брянском гарнизоне. Но почему тогда вы приехали сюда на творческий вечер? Разве вы не должны быть в армии?

— Должен быть, — согласился Холодов. — Но я здесь. Еще вопросы?

Неожиданно для себя Сафонов сам поднял руку. Холодов посмотрел на него и кивнул.

— Скажите, — Сафонов зачем-то встал, — вот вы сейчас прочитали стихи. А кто вам нравится из поэтов?

Холодов улыбнулся.

— Я очень люблю Пушкина, Байрона, Гёте и Шиллера. Есенина и Маяковского. Но последним открытием стало для меня творчество испанского поэта по имени Федерико Гарсиа Лорка. К сожалению, его убили фашисты. Я прочитаю мое любимое его стихотворение.

Он прикрыл глаза и начал монотонно декламировать:

Все мы ходим
по зеркалу
незрячему,
по стеклу
прозрачному.
Если б ирисы росли
лепестками вниз,
если б розы цвели
лепестками вниз,
если б корни видели
звезды и высь,
а умерший спал
с открытыми глазами,
все мы были бы лебедями.

Пока он читал, Сафонова била мелкая дрожь, и зубы его стучали, и в висках нарастал тревожный гул.

В коридоре за дверью послышались шаги.

Сафонов быстро оглядел зал: справа от сцены была еще одна дверь, служебный выход.

— Нам надо быстро уходить, — шепнул он Тихомировой, взял ее за руку и встал.

Шаги приближались.

Они быстро прошли между пустыми сиденьями и миновали зал. Сафонов открыл служебную дверь, вошел внутрь: Тихомирова послушно шла за ним, не выпуская его руки. Они попали в слабо освещенный коридор без окон, с зелеными стенами и массивной дубовой дверью в конце.

— Нам туда, — сказал Сафонов, и это было очевидно, потому что дверей здесь больше не было.

Дверь вела в темный и тесный чулан. Когда Сафонов закрыл ее, они оказались прижаты друг к другу в полной темноте, но вскоре он стал с трудом различать силуэт головы Светланы и блеск ее глаз.

Оба тяжело дышали: Сафонов чувствовал, как вздымается ее теплая грудь под тонкой тканью платья. Он нерешительно положил ладонь на талию, а затем, заметив, что Тихомирова задышала еще чаще, переполз рукой на спину и прижал ее к себе еще сильнее. Теперь он чувствовал ее всю и ощущал тепло ее дыхания.

Она положила голову ему на плечо. Ее волосы пахли ромашковым шампунем. Сафонов заметил, что она и сама старается прижаться к нему плотнее, а ее рука оказалась на его спине.

Тихомирова подняла лицо, и оно оказалось совсем близко-близко.

— Я хочу, чтобы вы взяли меня прямо здесь, — проговорила она нерешительно, сбивчивым голосом.

Сафонов схватил ее за талию обеими руками, почувствовав неудержимое желание. Они тяжело и часто дышали. Он прикоснулся губами к ее губам и ощутил, что они совсем пересохли.