Калитка, отворись!

Приснился сон. Непонятно, что в нём было страшного, но она знала, что сон страшный, вздрагивала и пыталась проснуться. А снилась ей длинная улица, и она шла по одной её стороне с письмом, которое надо было бросить в ящик. Но, как назло, ни одного ящика не было. Все они висели на другой стороне улицы, а она почему-то не могла перейти дорогу. Она и не пыталась, но знала: если попытается — не сможет. И всё шла, шла, шла, и улица никак не кончалась, а все почтовые ящики были на той стороне, куда ей нельзя… Это был очень страшный сон!

Потом на неё навалился кто-то мокрый и приподнял её. Она вскрикнула, открыла глаза:

— Папа!

— Вот дурочка, вот дурочка? — повторял он. С плаща его натекла целая лужа. — А худющая! А грязная! Вот дурочка!

Дежурная смотрела на них, стоя в дверях, улыбалась.

2

— Это она, она? — закричала Зина, опомнившись, и люто взглянула на дежурную. Та скрылась в коридоре.

Теперь, когда случилось так, как она втайне ждала, Зина возмутилась. Неправда! Ничего такого она не хотела! И она уже искала виновных — кто посмел вмешаться в её жизнь!

— Что — она? — осторожно спросил папа.

— Написала вам обо мне.

— А разве ты ей что-нибудь рассказывала?

— Нет… Это Пётр Алексеевич?

— Да, и он. Видать, хороший человек. — Папа повесил плащ на вешалку. — У него тоже дочь. Он подумал: а если бы моя так заблудилась? Смотрю на эту несчастную девочку — и сердце болит.

— Он так и написал — несчастную?

— Кажется. Да ты не огорчайся. Может, и не так. Я уже не помню. Не сердись, глупенькая. Из лагеря тоже написали, сразу два письма: Олег Владимирович и директор. Но, если бы не Пётр Алексеевич, я бы не знал, где тебя искать… И хорошо, что все они писали не домой, а в больницу — мама бы с ума сошла. Она и так всё плакала, всё гнала меня: поезжай в лагерь, забери Зиночку. Вот — взял отпуск… Ох!

Он схватился за живот и сел на кровать.

— Что с тобой?

— Всё то же. Язва разыгралась.

— А ещё пишешь статьи о желудочных болезнях!

— Ты ведь знаешь нашу маму. Если бы она увидела, что я болен, она бы сама тут же слегла от волнения. Приходится притворяться здоровым и в доказательство есть селёдку! Ох!

— Папка!

— Ничего, уже отпустило.

— А я бы хотела селёдки…

— Ты голодна?

— Нет, но мне бы хотелось селёдки…

— Пойдём в ресторан!

— Нет, лучше посидим здесь…

— Ты, кажется, забываешь одну вещь: я твой отец. И я тебе приказываю: пойдём в ресторан.

— Ты мой отец. Но лучше посидим здесь.

— Что у тебя вышло в лагере?

— Я им хотела доказать, что нужно уничтожить собственность. А они меня выгнали.

— Разве ты не сама убежала?

— Нет, они меня выгнали.

Она рассказала про близнецов и общее варенье. Чем больше проходило времени, тем крупнее казался именно этот случай, когда она была без оговорок настоящей. И казалось, что так она поступала не один раз, а всю жизнь.

— И это всё? — недоверчиво протянул папа.

— Да.

— А Нюра где?

— Там. Ты тоже считаешь, что я несчастная?

— Почему ты сразу не вернулась домой?

Она вспомнила о его письме и о своей ненависти к нему в момент, когда узнала содержание этого письма. Но с удивлением заметила, что ненависть стала как-то глуше.

— Из-за тебя. Они же из-за твоего письма хотели принять меня отдыхающей, понял?

— Не вижу в этом ничего унизительного. Ты же ещё маленькая — как же я мог написать, чтобы тебя всерьёз взяли на работу?

— И взяли бы! У них вожатых не хватает. Ещё неизвестно, как они там без меня справляются.

— Н-ну, не волнуйся, отлично справляются и без вас. Пойдём, угощу тебя селёдкой.

Он обнял её. Давно её никто не обнимал. И так хотелось есть! «Жаль его всё же. Такой больной!.. Ладно уж, сделаю ему удовольствие».

Папа обрадовался, надел плащ, прикрыл одной полой Зину, они спустились во двор и прошли в ресторан. Прямо из гостиницы туда ходу не было.

Зина ела, папа смотрел на неё. Рядом за столиком бородатые мужчины пили пиво. И за другими столиками было полно народу, в основном шофёров: перед окнами стояло много машин. Говорили на разные лады по-русски — акали, окали; по-украински; на всяких алтайских диалектах; по-казахски; по-немецки. Зина старалась есть не очень быстро, но у неё кружилась голова, и она плохо соображала.

— Так Нюра, значит, там? Знаешь, надо бы всё же узнать, что с ней, — сказал папа, испытующе глядя на Зину. — Ведь это я предложил Маше привезти её к нам погостить. Неловко.

— Я туда не пойду! — вскрикнула она.

— Ешь, ешь, я сам пойду.

— Нет, и ты не ходи!

Зине и самой хотелось знать, что делает Нюрка, соскучилась она по Нюрке. Но ведь Нюрка же станет над ней смеяться!

— Хорошо, иди… но… папочка, я очень тебя прошу — скажи ей, что нашёл меня не здесь, а на Кучукстрое. Ладно?

Она опрокинула рукавом солонку и стала сметать соль со стола себе на ладонь.

Зачем она это попросила? Разве не всё равно, что папа скажет Нюрке? Да ведь и на Кучукстрое Зина могла бы точно так же сидеть без работы, в чем же разница?

— Почему именно там?

— Я… я написала в записке, что еду туда.

— Где ты выучилась врать?!