Калки

Джеральдина слегка улыбнулась. Я заметила, что три веснушки на ее переносице образуют треугольник… «Золотой треугольник»?

— Понимаешь, — сказала она, — то, чем мы были, что мы есть и чем мы будем, — это три разные вещи. Я была аспиранткой МТИ. В данный момент я есть Совершенный Мастер, сидящий в нью-йоркском Брайант-парке рядом с другим Совершенным Мастером. А после третьего апреля снова буду кем-нибудь еще.

В парк вошла дюжина калкитов. Они двигались от скамьи к скамье… Раздавали брошюры, карточки с адресами разных ашрамов, бумажные лотосы. Они держались очень вежливо, учитывая опасность этого места.

Поразмыслив, я смирилась с тем, что о теме номер один ничего нового узнать не удастся. По крайней мере, до… До Конца? Или придется ждать еще? Хотя у меня вошло в привычку говорить о конце, я никогда не относилась к этому всерьез. Моя фантазия не простиралась дальше гигантского телевизионного шоу. Затем последует несколько объявлений об отсрочке исполнения смертного приговора человечеству. Или (что было бы умнее всего) объявления о том, что конец света уже произошел и что теперь все мы чудесным образом очистились и живем в начале нового Золотого Века.

Кто понял бы разницу? Раньше я часто чувствовала, что умираю. Как ни странно, я никогда не чувствовала, что рождаюсь и тем более возрождаюсь. Короче, я пыталась придумать несколько решений дилеммы третьего апреля и была уверена, что Калки делал то же самое. Независимо от того, кем он был или не был, шоумен из него получился отличный.

Джеральдина рассказала мне о себе и Лакшми.

— Мы с Дорис жили в Вашингтоне и вместе учились. Сначала в Национальной кафедральной школе. Потом в Американском университете. Мы всегда были очень близки. Одни праздники проводили у нее, другие у меня. И даже когда поступили в разные колледжи, продолжали общаться. По телефону. Каждый день. Иногда по два раза на дню. Она жила в Чикаго, а я в Бостоне. Потом она вышла замуж за Джима Келли и переехала в Сайгон. Мне долго не хватало этих разговоров.

— Господи, да о чем вы разговаривали? — Я ненавидела телефоны. И сводила разговоры до минимума.

— Обо всем! О ее браке. О моей карьере. О ее реакции на ядовитый сумах. О моих исследованиях. О законе Гейзенберга. Она пыталась его опровергнуть. О моей докторской диссертации «Отклонения от закона Менделя». Телефон не давал нам разлучаться. А потом она вышла замуж…

— Это был… это удачный брак?

— В ходе телефонных разговоров мы решили, что такой вещи, как удачный брак, не существует. Это было еще до того, как она улетела из Чикаго в Азию. Помню, в тот раз мы говорили три часа. Как раз была моя очередь платить за телефон.

— Она была счастлива с ним?

— Ну, она была женой, а он мужем. Это ведь всегда проблема, не так ли?

— Почему ты сама не вышла замуж?

— Я хотела детей. Но не могу их иметь. Я… неправильно сделана. А иначе зачем выходить замуж?

— Хороший вопрос.

Было ясно, что Джеральдина расстроилась.

— Ты счастливая, — с неожиданной завистью сказала она. — Ты испытала материнство до того, как оказалась за его гранью.

— Я плохая мать. — Это было правдой. Я почувствовала себя виноватой. Надо будет зайти в магазин Шварца. Купить игрушки.

— Но в Бостоне я была довольно счастлива. А потом внезапно появилась Дорис… Лакшми. Сказала мне, кто она такая. Кто такой Джимми. И кто такая я сама.

— Ты поверила ей?

Джеральдина покачала головой.

— Конечно, нет. По крайней мере, не сразу. Но Лакшми настаивала, чтобы я прилетела к ним в Катманду. Она была беременна. И хотела, чтобы я была рядом. Когда родился ребенок, она заболела тифом. И ребенок тоже. Мы с Джайлсом спасли Лакшми. Но ребенок умер. О том, чтобы снова оставить ее, не могло быть и речи. Меня включили в штат и дали лабораторию. МТИ прислал мне ультиматум. Либо я возвращаюсь, либо теряю место. Я осталась в Катманду. — Холодный ветер трепал ветки над нашими головами. Джеральдина дрожала. — Тедди, нам выпала чудесная судьба. Не могу сказать тебе большего. Потому что… Крысы! — внезапно воскликнула она. — Крысы в плюще!

Я посмотрела на кусты позади статуи. На задних лапках стояли две крысы. Их глаза были яркими, нахальными, немигающими. Они смотрели нам вслед, пока мы уходили из парка. Наши охранники были довольны.

В подворотнях Сорок второй улицы жались черные проститутки (с виду женщины) в серебряных париках и коротких юбках. «Книжные лавки для совершеннолетних» чередовались с массажными салонами и, что еще хуже, с греческими ресторанами, чад которых напоминал о кругах дантовского ада. Сколоченные на скорую руку кинотеатры рекламировали порнофильмы и фильмы об убийствах, знакомых здешней публике отнюдь не понаслышке.

— Они все такие… непривлекательные. — Реакция Джеральдины была точь-в-точь моей. Но она употребила слово, которым я не пользовалась. — Когда век Кали кончится, они будут счастливы.

— Откуда ты знаешь? — заупрямилась я. — Может, им нравится так жить.

— Сомневаюсь.