Каллиграф

Посторонний наблюдатель мог бы вам сообщить, что видел в ресторане парочку, которая непрерывно ласкалась в ожидании последней пары чашек кофе-эспрессо. Если бы этот наблюдатель обладал даром рассказчика, он мог бы поведать вам, что женщине было около 28 лет, она была ростом пять футов и шесть-семь дюймов, стройная, с прямыми жесткими русыми волосами, собранными в пучок, и выбивающимися из прически прядями, которые, как он мог заметить, она постоянно заправляла за уши. Если бы он осмелился подойти поближе и украсть мой стул, пока я ходил в мужскую комнату, он смог бы сообщить вам, что на лице у нее было немного веснушек, в основном на носу, губы – тонкие (но улыбка очень милая), а глаза отливали томной зеленью. А еще он смог бы сказать, что она сидела на стуле прямо, скрестив ноги, покачивая правой ступней, и слегка опиралась на пальцы, чтобы сохранить равновесие. Он мог бы закончить свое повествование несколькими короткими фразами о том, что Англия – даже в наше время – способна выращивать подобные розы не часто, ох, как не часто. Но на этом месте нам пришлось бы обратить внимание на его навязчивое любопытство и попросить его пойти к черту.

Наш роман с Люси длился около года. Не знаю почему, но так получилось…

Нет, на самом деле я отличнознаю почему: мне очень нравилась Люси. То есть мне и сейчас очень нравится Люси. Это означает, что мне всегдабудет нравиться Люси. Она из тех женщин, которые делают человечество заслуживающим право на существование. Она не глупа и не жеманна, она смеется лишь в том случае, если происходит что-то забавное. Она умна и знает себе цену. Да, она может быть предусмотрительной, но при этом еще и сообразительной (Люси – адвокат), и она всегда улыбается, когда одерживает верх в споре. Но, одержав победу, она обязательно уступает, потому что разумна и не хочет унижать других. Она реагирует на изменение настроения в компании, как ртуть в термометре на колебание температуры. Она планирует свое расписание на день. Она помнит, что люди говорили раньше, но не использует это против них. Она редко рассказывает о своей семье. И у нее нет времени на журналы и гороскопы. Если бы вы оказались рядом с нами в одной из недавно открытых лондонских забегаловок, втайне мечтая о пепельнице, которой вечно нет под рукой, вы могли бы вдруг обнаружить, что Люси незаметно пододвинула вам ее прямо к локтю. Собственно, так мы и встретились.

И все же, с глубоким прискорбием, я вынужден добавить, что Люси – психопатка. Впрочем, тогда еще я этого не знал. Это выяснилось позже.

– Закрой глаза, – сказала она и на всякий случай приложила палец к моим губам.

Я послушно сделал то, о чем она просила, и произнес совсем тихо:

– Неужели ты организовала…

– Слишком поздно. Это было очень трудно. Я заказала для тебя большой торт со свечами, и все официанты должны выстроиться в ряд и кричать: «С днем рождения!», а ты должен сидеть спокойно и испытывать благодарность.

Я услышал звук молнии ее сумочки, звяканье чашечек кофе.

– Хорошо, теперь открывай глаза.

Молодой официант с салфеткой через плечо склонился к нам, на лице его было написано явное любопытство. Красиво запакованный и перевязанный ленточкой подарок лежал передо мной на столе.

– Что это?

Люси обаятельно улыбнулась:

– Угадай!

Я подался вперед и поцеловал ее.

– Ну, давай!

– Серьги?

– Еще чего!

– Золотой медальон с портретом принцессы Дианы?

– Да ну тебя… ладно, открывай.

Я снял аккуратную упаковку, открыл бархатную коробочку, оказавшуюся внутри свертка: мужские часы на кожаном ремешке, три стрелки, римские цифры. Я осторожно вынул их из футляра и положил на ладонь.

– Вот, теперь у тебя не будет никаких оправданий. – Ее глаза просто сияли от удовольствия. – Ты больше не станешь опаздывать.

Я почувствовал разливающееся внутри наслаждение, которое испытываешь, лишь когда счастлив кто-то очень дорогой и важный для тебя.

– Я больше не стану опаздывать, обещаю, – сказал я.

– Никогда?

– До тех пор, пока часы будут показывать верное время.

– У них гарантия – двадцать пять лет.

– Ну что же, значит, ближайшие двадцать пять лет я буду приходить вовремя.

На первый взгляд кажется, что «Скованная любовь» – одно из самых прозрачных и ясных стихотворений Джона Донна: мужчина ограждает себя от упреков в неверности. «Ни птица, ни зверь не бывают верными, – утверждает рассказчик, – их не обвиняют, когда они ложатся не со своим партнером. Солнце, луна и звезды разливают свой свет повсюду, корабли не привязаны намертво в гавани, а кони не проводят всю жизнь в стойлах…» Метафоры следуют одна за другой, сплошной чередой, как гончие в стае, как автомобили на дороге в час пик.

На первый взгляд кажется, что Джон Донн, молодой человек, приехавший в большой город, тамада на пирушках в «Линкольнз-Инн», [8]в каждой строке стихотворения демонстрирует свой решительный нрав, отбрасывая ханжескую мораль, перешагивая через нее грубым ритмом и простыми рифмами, двигаясь навстречу судьбе, какой бы она ни была. Но на самом деле суть стихотворения не в этом. «Скованная любовь» совсем о другом.