Каллиграф

Собралась уже изрядная толпа, наверное, не меньше полутора сотен человек. Дети сидели на плечах отцов, стоявших вокруг костра, или крутились около своих нарядно одетых матерей, сжимая влажными ручками замусоленные куски торта. Тем временем старшие дети бегали по саду, рискуя опрокинуть столы с закусками, налететь друг на друга или споткнуться о слишком длинный шнурок и полететь в огонь головой вперед. Как обычно, было совершенно невозможно определить возраст подростков, а потому возле винных столов господствовала система избирательной и субъективной оценки – кому можно, а кому нельзя наливать спиртное. Разливом занимались два мужчины лет пятидесяти, они ловко орудовали бутылками и пластиковыми стаканчиками, отпуская параллельно оживленные реплики: «Полегче, сынок, это уже третья», или «О, привет-привет, Джонатан, снова здесь? Знаешь, это сильно скажется на твоей работе», или «Ну, ладно, Луиза, только не рассказывай маме», или «Прости, Стейси, но тебе придется еще пару лет обходиться фруктовым пуншем. Да не расстраивайся, успеешь еще напробоваться».

Уже совсем стемнело, и подъемные краны в Паддингтонском бассейне рассекали небо, как жуткие инопланетные существа из комического фантастического фильма. Каждые несколько минут с приглушенным тарахтением от вокзала отъезжал очередной поезд.

В течение первого часа мы бродили на ограниченном участке сада, изучая предложенное угощение, обмениваясь любезностями, дрейфуя во всеобщем круговороте. Мадлен выпила свое вино, потом мое, потом опять свое и еще чуть-чуть моего (я не мог пить эту гадость), а я съел легкомысленную картошку в мундире и кусочек имбирного пряника.

Немного позже мы стояли у огня, лениво разговаривая с унылой четой лет тридцати с небольшим. (Женаты уже давно: вместе навсегда, но все же иногда оплакивают свою уходящую сексуальность.) Потом прошел слух, что начинается фейерверк, и мы воспользовались общим смятением, чтобы присоединиться к зрителям, спешившим занять лучшие места.

Потом начался свист и звон, отчаянные вопли, похожие на плач баньши, и канонада, неотличимая от той, что мы слышим, когда по телевизору передают репортажи из горячих точек. Всполохи света озаряли чернильное небо – сначала синеватые, затем карминно-красные, потом мягкого серебристо-серого оттенка, ярко-белые магниевые, кремовые, ярко-зеленые, кадмиево-желтые… Все перешептывались, восклицали, показывали пальцами на особенно эффектные вспышки фейерверка, отчасти для того, чтобы привлечь к ним внимание детей, отчасти потому, что вопреки собственному желанию были захвачены тем, что когда-то считалось магией. (Перехватывает дыхание, как при взмахе волшебной палочки, внезапно учащается сердцебиение, словно тебя касаются запахи из ведьмовского котла, где варятся зубы ящериц и голубиный зоб…) Мы стояли бок о бок в небольшой, но довольно плотной толпе и распахнутыми глазами смотрели на небо, приоткрыв рты, – ведь именно так все человечество глядит на фейерверк, независимо от возраста, пола, вероисповедания или обстоятельств.

В каком я был настроении? Помимо картошки и цветовых ощущений, я не могу вспомнить ничего о первой части вечера. Полагаю, что в тот момент я ни о чем не думал, не загадывал на будущее, не оглядывался на прошлое и даже не смотрел по сторонам; я просто жил и наслаждался. Без сомнения, я надеялся, что потом мы отправимся в постель. Но даже это не было больше острой, настоятельной необходимостью; мы с Мадлен были вместе уже несколько месяцев, и стрелка на эмоциональном барометре поднялась на несколько делений, предвещая менее бурное море и большее спокойствие стихий. И если бы мне пришлось погрузиться в воспоминания, я бы сказал, что был… скажем, доволен. Я точно помню, что думал о том, чтобы взять Мадлен на Рождество в Италию – после того, как я закончу цикл стихов.

В каком она была настроении? M-да, это вопрос. В каком настроении была Мадлен Бельмонт? Я могу сказать, каким казалось ее настроение: расслабленность, уют, комфорт, спокойствие и легкость. Я бы даже рискнул сказать: дружелюбие. И я готов поклясться, что она сжала мою руку, прежде чем спросила, пойду ли я с ней на лужайку.

Фонари отбрасывали призрачный свет сквозь лилейно-белые занавески, висевшие теперь в дверях ее нового патио. Я вдохнул пахнущий дымом ночной воздух. Она достала ключи и отомкнула замки один за другим: клик, клик, клик.