Каллокаин

– Дозволено… гм… дозволено, – повторил Риссен. Но тут мысли его перескочили на другое: – Будьте довольны, что нам не попались святые и герои дозволенного образца. Боюсь, что они меня не убедили бы. И заметьте, ни одного настоящего преступления.

– Да, но последний-то, последний! Верно, он не совершал преступления и вряд ли когда совершит, ведь он уже старик и в Приюте за ними, конечно, достаточно хорошо следят. Уверен, что все это – одни фантазии, но если бы он был молод, то мог и претворить их в жизнь! Вот в таких случаях и нужен мой каллокаин. Сами знаете, иной раз и оглянуться не успеешь, как случится беда. Каллокаин поможет предотвратить многие несчастья.

– Да, если проверять именно тех, кого следует. Но как их угадать? Не собираетесь же вы подвергать испытанию всех подряд?

– Вот именно – всех подряд! А почему бы и нет? Конечно, пока это только мечта, но разве она неосуществима? Я предвижу то время, когда при назначении на любую должность проверка каллокаином станет таким же обычным делом, как сейчас применение тестов. Таким образом можно выявить не только пригодность к той или иной профессии, но и характер человека. Я даже подумал сейчас: а не ввести ли обязательную ежегодную проверку для всех?..

– Да, у вас большие планы, – прервал меня Риссен, – но для их осуществления потребуется огромный аппарат.

– Вы правы, мой шеф, безусловно, понадобится огромный аппарат, – пожалуй, даже специальное учреждение с колоссальным штатом. Но для этого необходимо прежде всего увеличить население. Вот уж сколько лет ведется пропаганда, а результатов не видно. Боюсь, что только новая большая война может нам помочь.

Риссен покачал головой.

– Это совсем необязательно, – сказал он. – Если окажется, что ваш проект необходимо осуществить, что это единственное средство, которое может внести успокоение в высшие сферы, будьте уверены, соответствующее учреждение тут же появится. Урежут наши жизненные блага, продлят рабочий день, но это учреждение будет функционировать, и великолепное чувство полной и абсолютной безопасности возместит нам все, что мы потеряем.

Я так и не понял, всерьез он говорил или нет. Увы, я подавил печальный вздох при мысли о вновь урезанных жизненных благах (такое уж неблагодарное существо человек – жаждет наслаждений и равнодушен ко всему, что лично его не касается). С другой стороны, мне весьма льстила мысль о том, что каллокаину суждено сыграть столь большую роль. Но прежде чем я успел собраться с мыслями, Риссен добавил уже другим тоном:

– Но ясно одно – мы распростимся с последними остатками личной жизни.

– Ну и что? – возразил я. – Зато каллокаин завоюет область, вечно служившую прибежищем антисоциальных тенденций. А это означает, что великая общность, великая связь наконец проявится во всей своей полноте.

– «Общность, связь», – повторил он медленно и как бы сомневаясь в чем-то.

Я не успел ответить. Мы стояли у дверей столовой, откуда каждый должен пойти на свое место. Задержаться и договорить мы не могли: во-первых, это вызвало бы удивление, во-вторых, мы просто не устояли бы посреди огромного потока людей, стремившихся к обеденным столам. Но чем дольше я потом размышлял над сказанным, тем больше раздражал меня его неуверенный, сомневающийся тон. Ну не свои же выдумки я преподносил ему, все то, что я говорил относительно общности, он прекрасно знал сам. Каждому с детства известна разница между низшими, простейшими формами жизни, как, например, одноклеточные животные и растения, и высшими, развитыми и сложными, как человеческое тело во всем единстве и многообразии его функций. Каждому известно также, что нечто подобное имеет место и в социальной жизни. Риссену следовало бы, кроме того, понять, что каллокаин явился как бы новым и необходимым звеном в цепи этого развития, ибо он открывал великой общности путь во внутренний мир, который до сих пор каждый человек оберегал как свою собственность. Так вот, неужели Риссен действительно не видел этого или просто не хотел видеть?

Я отыскал его глазами. Он сидел, как всегда, ссутулившись, и с рассеянным видом зачерпывал ложкой суп. Все-таки он вызывал у меня какую-то неясную тревогу. Мало того что он не похож на других, во всех его чудачествах я инстинктивно чувствовал какую-то опасность. Я еще не понимал, в чем она состоит, но это ощущение заставляло меня особенно внимательно относиться к его словам и поступкам.