Каллокаин

Пока мы сидели в ожидании, Риссен принялся расспрашивать меня о свойствах каллокаина и подобных ему препаратов. В своем деле он разбирался хорошо, этого у него не отнять. Мои объяснения как будто удовлетворили его, но я сам, говоря откровенно, был несколько удивлен. Зачем эти расспросы? Может, ему хотелось выяснить, гожусь ли я для другой, более ответственной должности? Сам я в глубине души в этом не сомневался, но, с другой стороны… С другой стороны, Риссен наверняка инстинктивно чувствовал мое недоверие и отвечал мне тем же. Его дружелюбие я встречал весьма сдержанно. Кто знает, что ему от меня в действительности нужно. Я не хотел тешить себя ложными надеждами.

Через два часа в нашу комнату вошел ни больше ни меньше как сам начальник полиции Каррек. Разумеется, это большая честь для всей лаборатории, а особенно для меня. Еще бы, такой могущественный человек заинтересовался нашим экспериментом! Со слегка иронической улыбкой – похоже, ему неловко так открыто проявлять любопытство – он уселся на предложенный мною стул. Тут же ввели арестованную – молодую женщину, невысокую и хрупкую на вид, а еще очень бледную – то ли от природы, то ли просто от волнения.

– Вы обращались в полицию? – спросил я на всякий случай.

– Нет, – ответила она удивленно. Мне показалось, что кожа ее лица не то чтобы побледнела – больше побледнеть просто невозможно, – а стала совсем прозрачной.

– И вам не в чем признаться? – спросил Риссен.

– Нет! – Теперь ее голос звучал спокойно и безразлично.

– Вы обвиняетесь в преступлении перед Империей, – сказал я. – Вспомните хорошенько: никто из ваших близких не упоминал при вас о каких-либо противозаконных действиях?

– Нет, – ответила она уверенно.

Я почувствовал облегчение. То ли из-за преступности своей натуры, то ли по чистому недоразумению она своевременно не обратилась в полицию и теперь, конечно, не смела в этом признаться. Скорее всего, ей страшно. В обычных условиях эта женщина с прямой осанкой и плотно сжатыми губами произвела бы впечатление человека смелого и энергичного, но сейчас вид у нее был упрямый и вызывающий. Я с трудом удержался от улыбки, когда представил себе, как она обманывается, скрывая драгоценную тайну, и как легко мы сейчас узнаем этот секрет – мы, отлично понимающие, чего она стоит. Больше того, сколько она пережила, пока ее в наручниках и с кляпом во рту, как всякого имперского преступника, везли с огромной скоростью в запломбированном вагоне по самой нижней – военной и полицейской – линии подземки, а из-за чего эти переживания? Но я так и не улыбнулся. Пусть историю со шпионажем мы выдумали, пусть даже наше расследование – сплошная комедия, но эта женщина – по небрежности или по злому умыслу – совершила преступление. Вот что главное во всей истории.

Между тем она, казалось, близка была к обмороку. Вероятно, моя невинная лаборатория представлялась ей чем-то вроде камеры пыток. Риссен дал ей успокаивающее, я сделал укол, и мы трое – Риссен, Каррек и я – стали ждать.

От этой хрупкой испуганной женщины, не имевшей профессиональной подготовки жертв-добровольцев, мы вполне ожидали такой же бурной реакции, какую проявил № 135, мой самый первый испытуемый. Но вышло совсем иначе. Ее застывшее, худое, с острыми скулами лицо медленно, очень медленно, стало проясняться, и на нем появилось выражение какой-то детской чистоты. Морщины на лбу разгладились. По губам пробежала неуверенная улыбка. Потом она резко выпрямилась на стуле, широко открыла глаза и глубоко вздохнула. Мы напряженно ждали ее первых слов, но она по-прежнему молчала. Я уже начал сомневаться, подействовал ли препарат, но тут она заговорила. В голосе ее звучали одновременно облегчение и изумление:

– Ничего не нужно бояться. Наверное, он тоже это знал. Ни боли, ни смерти. Ничего. Почему я тогда этого не сказала? Теперь понимаю, что, когда вчера вечером он говорил со мной, он уже все знал. Я никогда этого не забуду. Того, что он посмел. Я никогда не смогла бы. Но я буду всю жизнь гордиться тем, что он решился, и всю жизнь буду ему благодарна. Теперь мне есть для чего жить – я должна когда-нибудь отплатить ему тем же.

– На что он решился? – прервал я, торопясь скорее добраться до сути дела.

– Рассказать мне. Я никогда не посмела бы.

– Что же он рассказал?

– Ах, да это неважно. Просто чепуха. У него попросили какие-то схемы или чертежи и обещали за это заплатить. Он, правда, ничего еще не передал. Говорил, что только собирается, но вот этого я не понимаю. Я так никогда не сделала бы. А то, что он доверился мне… Я тоже теперь буду всем с ним делиться. Мы поймем друг друга. Мы будем все делать вместе. С ним мне нечего бояться – он-то не побоялся меня!

– Вы сказали «схемы или чертежи»? Но разве вам не известно, что снимать какие бы то ни было чертежи категорически запрещено, что это рассматривается как преступление против Империи?