Каллокаин

– Да, конечно, известно, я и говорю, что в этом смысле его не понимаю, – ответила она нетерпеливо. – Но теперь мы поймем друг друга. Нам легко будет вместе. Вы представьте только: я его боялась, а он меня – нет, раз он смог заговорить со мной об этом! У него нет никаких причин бояться меня. И никогда не будет. Никогда. Я понимаю, что это я…

– Итак, – снова перебил я, – он договаривался с кем-то о передаче схем. Что это были за схемы?

– Да лабораторий, – отозвалась она равнодушно, – но я понимаю, что тут…

– А вы не знали, что это карается как преступление против Империи? И что, скрывая его действия, вы сами становитесь преступницей?

– Да-да, знала. Но не это главное.

– Вам известно что-нибудь о человеке, который интересовался схемами?

– Я спрашивала, но он толком не знает. Этот тип подсел к нему в подземке, пообещал вернуться, но не сказал когда. И сказал, что заплатит, если получит эти схемы. Но раньше мы должны были…

– Достаточно, – сказал я, обращаясь наполовину к Риссену, наполовину к Карреку. – Она сказала все, что должен был передать ей муж. Остальное несущественно.

– Да, это действительно интересно, – отозвался Каррек. – Чрезвычайно интересно. Неужели такое простое средство вызывает людей на откровенность? Но вы уж простите меня, я по натуре скептик. Конечно, я целиком и полностью полагаюсь на вашу честность и добросовестность, но мне все-таки хочется понаблюдать еще за каким-нибудь экспериментом. Пожалуйста, поймите меня правильно. Думаю, вам не надо объяснять, как все это важно для полиции.

Разумеется, мы с величайшей радостью согласились позвать его снова. Одновременно я подсунул ему запрос на новую группу жертв-добровольцев. «Может быть, на этот раз нам повезет и испытуемых окажется больше», – подумал я, но тут же меня охватил панический страх. Мысль, только что пришедшая мне в голову, по сути, ужасна: я невольно пожелал, чтобы в нашей Империи оказались предатели. В моей памяти всплыли вчерашние слова Риссена о том, что ни один из подданных старше сорока лет не может похвастаться чистой совестью. И внезапно во мне вспыхнула ненависть к Риссену, словно он внушил мне антиимперские мысли. И правда, если бы не эта его фраза, я и не подумал бы о противоречии между моим желанием и интересами Империи.

Между тем женщина вздрогнула и застонала. Риссен протянул ей стакан воды. Внезапно она с криком вскочила и, изогнувшись, прижав ладони ко рту, громко зарыдала. Действие каллокаина прекратилось, она пришла в себя и осознала, что произошло. Зрелище не из приятных, но я почувствовал какое-то удовлетворение. Когда она только что сидела по-детски беззаботная, я тоже против воли начал дышать как-то глубже и равномернее. От нее исходило спокойствие, какое бывает во сне и какого я сам не испытывал уже давно. Она стала такой, потому что поверила в другого человека, в своего мужа, а ведь он предал ее, предал с самого начала, так же, как она, сама того не ведая, сейчас предала его. И недавнее спокойствие, и теперешний ее ужас – все обман, такой же, как мнимое преступление ее мужа. Я вспомнил о миражах – о пальмах, оазисах, родниках, которые возникают перед людьми, заблудившимися в пустыне. Бывает, несчастные падают на землю, лижут корку солончака, думая, что пьют из ручья, и в конце концов погибают. Нечто подобное случилось и с ней. Но она сама виновата. Ее история – пример того, как губительно черпать из источника индивидуалистических настроений.

Тут мне пришло в голову, что следует сказать всю правду. Не для того, чтобы унять ее дикий страх, а чтобы показать цену мужниного доверия.

– Успокойтесь, – сказал я, – вам нечего волноваться за мужа. И слушайте меня внимательно. На самом деле он никогда не встречал того типа. Он ни в чем не виноват. Историю он рассказал по нашему поручению. Это эксперимент – эксперимент над вами.

Она смотрела на меня и, казалось, ничего не понимала.

– История со шпионажем выдумана, – повторил я и даже улыбнулся, хотя, конечно, улыбаться тут нечему. – Вы говорили о доверии – в действительности никакого доверия не было. Ваш муж действовал по нашему приказу.

Кажется, она снова близка к обмороку. Но в следующую же минуту женщина овладела собой и выпрямилась. Мне больше нечего сказать, но я не мог отвести от нее глаз. Невысокая и хрупкая, она неподвижно стояла посреди комнаты, вся напрягшись и словно окаменев, – какой контраст с недавней счастливой уверенностью! Сейчас она вызывала во мне только сострадание. Знаю, это постыдная слабость, но я больше не мог. Я забыл о начальнике полиции, о Риссене. Меня захлестнуло непонятное чувство, мне хотелось сказать ей, что и я испытывал нечто подобное, что и мне бывало тяжело… К счастью, голос Каррека вывел меня из забытья.

– Я считаю, эту женщину следует оставить под стражей, – сказал он. – История со шпионажем – фикция, но ее участие вполне реально. Правда, есть одна загвоздка – мы не можем так сразу вынести ей приговор, надо оформить все по закону.