Каллокаин

Случайно мне удалось узнать еще кое-что, на этот раз не от Риссена. Одна слушательница курсов рассказала, что кто-то из арестованных упоминал о рукописях – толстых пачках бумаги со значками, которые якобы передавали звуки музыки, но не имели ничего общего с нашими буквами. Больше всего они напоминали условные изображения птиц в клетке. Воспроизвести эти мелодии не мог никто – даже, кажется, обитатели города в пустыне, хотя у них будто бы сохранились какие-то книги или сборники давно прошедших времен. Я ни минуты не сомневался, что если все это не обман и на листах и правда записана музыка, то лишь самая примитивная и варварская. И все-таки у меня зародилась безумная мечта – хоть раз услышать эту музыку. Неразумное, бессмысленное желание, которое никогда не осуществится, – я сознавал это. Но даже если эта музыка и прозвучит, что мне это даст? Разве можно в каких-то маршах найти объяснение, ключ к решению целой проблемы?

Все это время моя семейная жизнь была пустой и бесцветной. Мы с Линдой так отдалились друг от друга, что пытаться достичь взаимопонимания было бесполезно. К счастью, оба были заняты и виделись очень редко.

* * *

Прошло несколько дней, и в один из свободных вечеров меня пригласил к себе Каррек.

Сидя в подземке с пропуском в кармане, я чувствовал, что отдыхаю. Каррек был одной из опор моего существования. В нем я никогда не ощущал того опасного для окружающих внутреннего нездоровья, которое отпугивало меня в Риссене.

Каррек принял меня в спальне, его жена сидела в это время в общей комнате и читала при свете ночника. Детей у них не было. В комнате, как и у нас, стоял полумрак (последнее время электроэнергию экономили), и я лишь смутно видел лицо Каррека, но в его движениях угадывалось что-то необычное, и это обеспокоило меня. Он ни минуты не мог высидеть на месте, то и дело вскакивал и начинал ходить. Шаги его были слишком велики для такой маленькой комнаты, и иногда он даже стукался коленями об стену, словно хотел столкнуть с пути препятствие.

Когда он заговорил, я почувствовал в его голосе необычное оживление – он был чем-то взбудоражен и не скрывал этого.

– Ну, что вы скажете? – начал он. – Нам с вами повезло. Лаврис, должно быть, уговорила Тачо – он подписал закон об антиимперском складе характера. Закон вступает в силу с завтрашнего дня. Вот теперь начнется!

Услышав, что это действительно случилось и что роковой день так близок, я чуть не лишился дара речи. Каррек радовался, а у меня дрожали губы, и мне пришлось сделать огромное усилие, чтобы взять себя в руки.

– А хорошо ли все это продумано, мой шеф? Иногда мне кажется, что лучше бы ничего не было. Поймите меня правильно, это из чисто практических соображений. Просто уже сейчас на свет вылезло столько грязи, что мы и ее-то не успеваем убирать, хотя каждый день работаем сверхурочно. Нет-нет, я понимаю, станет гораздо легче, когда нам будут помогать все курсанты. Но поступит множество новых доносов. Не можем же мы отправить на каторгу две трети населения!

– А почему бы и нет? – весело сказал он и стукнулся коленями об стену. – Не вижу особой разницы, да и фонд заработной платы сразу уменьшится. Но, если говорить серьезно, уже поступила жалоба от начальника городского финансового управления, и боюсь, то же самое будет везде. Из финансовых соображений мы должны очень внимательно подходить к доносам и делать строгий отбор. Аресты следует производить только на основании подробных и четко обоснованных письменных заявлений. Это раз. Далее – в первую очередь мы займемся наиболее видными лицами, так как прежде всего – безопасность Империи. За мелкую сошку возьмемся уже потом, а всякие там грабежи и убийства на почве личной мести пойдут в последнюю очередь. Отбор, отбор и еще раз отбор! Но что говорить, конечно, работы хватит.

Он снова стал быстро ходить по комнате и вдруг разразился характерным отрывистым и презрительным смехом.

– Никому не удастся уйти, – сказал он.

Сейчас он стоял так, что свет лампы отражался в его зрачках. Освещенное снизу, его лицо внушало страх, и мои нервы напряглись до предела. Я весь похолодел, заглянув в его ягуарьи глаза – они были до жути близко и в то же время страшно далеко, не подвластные ничьей воле. Больше для того, чтобы успокоить себя, спросил:

– Я надеюсь, вы не считаете, что у всех кругом совесть нечиста?

– Совесть нечиста? – повторил он и снова резко захохотал. – Да какая разница – чиста или нечиста! Как бы тихо они ни сидели в своих норах, все равно никому не удастся уйти.

– Вы имеете в виду уйти от доноса?