Камаэль (СИ)

Плотнее запахнувшись в обрывки одежды, я услышал, как окно второго этажа, явно в моей комнате, распахнулось – оттуда выходил вид на сад.

– Льюис! Я чувствую тебя! Спускайся сейчас же! – рявкнул Джинджер, но я лишь промолчал, выглядывая силуэт приближающейся матери.

Окно захлопнулось, и брат удалился в свою комнату. Я замёрз, да и одежда моя могла бы вызвать у матушки кучу вопросов, а потому, свесившись с крыши и тихо открыв окно, я скользнул на подоконник, стараясь передвигаться по-кошачьи тихо, чтобы брат ни в коем случае сейчас не кинулся ко мне. Зная, где расположены особенно скрипучие половицы, я шмыгнул к шкафу и наспех натянул на себя чёрную толстовку с капюшоном, джинсы и новые кеды, которые стояли здесь с марта месяца, купленные мной и ни разу не использованные. Смыв с лица кровь и собрав волосы в хвост, я тем же образом, каким попал в комнату, покинул её. Закрыть окно оказалось труднее, чем открыть, а потому я едва не попался брату, который вновь зашёл проверять мою комнату. Это напоминало детскую игру в прятки, но куда более масштабную. По крайней мере, теперь сердце у меня бешено стучало не от веселья и нетерпения, а от липкого страха и ужаса, подбирающихся к горлу.

На крыше мне пришлось просидеть около часа. Благо, теперь у меня было занятие – чистое звёздное небо открывало мне свои карты и познания, словно бы говорило со мной и успокаивало. Бледный растущий серп месяца медленно скользил по небу лодочкой, а вместе с ним двигались и звёзды, рассказывая историю прошлого о великих воинах и похождениях, о горестях и радостях. Вслушиваясь в шёпот ветра, я едва не уснул, но отдалённый стук каблучков по улице меня разбудил. Рывком сев на крыше, я всмотрелся в густую полутьму улицы, разгоняемую тусклым, желтоватым светом фонарей. Матушка, на плечи которой был накинут сливочного цвета весенний плащик, шла в сторону дома по дугообразной улице, придерживая на плече светлую сумку. Вот оно!

Не рассчитав силы, я оттолкнулся от крыши и крайне болезненно приземлился на всё ещё слабые ноги. Но что значат ноги, когда на кону жизнь любимой матери? Дав низкий старт, скрываясь в тени деревьев нашего маленького сада, я вскоре перемахнул через ограду и направился навстречу матушке, которая что-то сосредоточенно набирала в телефоне, что дало мне возможность незаметно к ней подойти и обнять за талию:

– Что такая прекрасная девушка делает одна посреди тёмных улиц?

Матушка вздрогнула, подняла на меня взгляд. Через несколько секунд полного недоумения, она тихо рассмеялась и ущипнула меня за нос:

– Маленький сердцеед. Почему ТЫ так поздно на улице?

– Волновался за тебя и решил встретить. – не соврав ни на йоту, улыбнулся я, забирая у матушки сумку и давая ей облокотиться на мою руку. – Слышал, сегодня какая-то гадость в паре кварталах от нас творилась.

– Ах, выставка существ. – тяжело вздохнула матушка и опустила голову, чуть покачав ею. – Люди потеряли всякий стыд. Льюис, пообещай мне, что никогда туда не пойдёшь? Там слишком много работорговцев.

Такое отчаяние отразилось в голосе матушки, что я тут же захлопнул рот и отказался от идеи рассказывать ей о поступке Джинджера – слишком расстроенной она выглядела. Пытаясь найти верёвку, которую можно было бы кинуть, чтобы вытащить матушку из этой пучины, я улыбнулся ей:

– Ты сыграешь мне на пианино, мамуль? Ты давно не музицировала.

Удивлённый взгляд пронзительно-голубых глаз изучил моё лицо, словно стараясь вытащить всё то, что я так старательно прятал от неё, но затем ясная улыбка взыграла на её тонких губах:

– Конечно сыграю, малыш.

Когда мы вошли в дом, по лестнице как раз спускался злой, как чёрт Джинджер. Пока матушка снимала обувь, я показал брату коготь и провёл им возле своего горла, всем своим видом давая понять, что с ним случится, если он посмеет сотворить какую-нибудь глупость. На что в ответ он мне показал, что внимательно следит за нами двумя и, вяло поприветствовав матушку, скрылся на кухне, откуда вскоре вышел со стаканом крови. Я помог матушке разобрать сумку, в которой она принесла много различных вкусных вещей. Например, огурцы, от которых я всегда был в восторге, чем всегда удивлял мою семью. По их скромным предположениям я должен был любить сырое мясо или ещё живых маленьких девочек, слегка подкопчённых на открытом огне. Но нет. Я любил огурцы! Впрочем, от кусочка вкусно приготовленного матушкой мяса я никогда не отказывался. Не дурак же я, в конце концов?