Камбрия — навсегда!

У сиды дом в другом месте. И дом, и сын маленький. А войско простит, что тяжёлая, «штабная», колесница Хранительницы поворачивает на Кер-Мирддин.

Два дня пути — и вот знакомый мост, башни, обновлённый частокол надо рвом. И каменные стены «Головы Грифона», открытые для всех пяти пятин!

Перед въездом в город — Немайн чуть не силой держать пришлось, так вперёд рвалась — Эйра заплела сестре куцую косичку, и прикрепила к крысиному хвостику наконечник стрелы. Чтоб мать видела: возвращаются не плакальщицы — мстительницы.

Псалтирь отворена, но Пирру нет нужды подглядывать. Строки псалма Асафа он помнит наизусть. И почему пропускал их прежде? Может, если б догадался напомнить их воинам Ираклия перед битвой при Ярмуке — исход битвы был бы иным. И усталые солдаты дунайской армии, непривычные к сухим сирийским пустыням, разбили бы исмаильтян. Но что поделать, с возрастом фантазия покидает человека, оборачиваясь осмотрительностью. Что ж. Если в речах Августины трещит огонь — старику-патриарху стоит обратиться камином. И озаботиться, чтобы новое христианское учение не обратилось пожаром, скачущим по крышам, а стало теплом, согревающим людей. Хотя бы ради того, что у него уже недостанет сил оседлать пожар. А он намерен использовать идею ученицы — на правах наставника. Принести православию силу, которую обещают эти строки. Достоинство — без гордыни, смирение — без уничижения. А заодно — мужество, совмещённое с праведностью. То, чего не хватает армиям Рима. Которые давно не имеют ни мужества, ибо убийство — грех, и они боятся убивать врагов, ни праведности — потому, что солдат считают подонками общества. И им остаётся соответствовать. А ведь именно из солдат поднимаются новые династии!

Противоречий в её учении особых нет. Человек, осиянный благодатью Господней, и вправду подобен Богу. Значит, неизмеримо сильней демонов, которых язычники почитают богами. И в таком состоянии не может совершить неправедного деяния… Потому, если Господь сочтёт дело, за которое идут сражаться и умирать солдаты, правым — им будет прощено. А что человеку не дано знать, когда предание врага мечу благословенно, а когда — преступно; тем лучше. Не будут убивать понапрасну.

Пирр улыбался. Он знал, что новое учение обречено на успех среди солдат и полководцев — а значит, и правителей. А потому… Пусть глупцы и завистники пробуют его оспорить! Теперь все диспуты выиграны Пирром заранее. И патриарх Константинопольский превратится из беглеца — в духовного наставника. В том числе — и Камбрии, разумеется! Патриарх аккуратно закрыл книгу. Его ждал новый труд, не имеющий пока названия, лишь образ замысла.

Ещё его ждали друиды.

И если кузнеца интересовали железки, то второй… За неказистой внешностью скрывался ум, недюжинный и амбициозный. Наверняка уже ждёт в пиршественном зале.

Так и вышло — ждёт, и привычный заказ сделать не забыл. Что ж, можно начать разговор.

— Ты обещал обдумать мои слова.

— Обещал, значит, обдумал. Вариантов у нас, выходит, два. Первый — креститься и войти в церковный клир. Подробности можно обсуждать, но это означает подчинение. В любом случае.

Пирр кивнул.

— Продолжай. Ты умеешь говорить ясно и кратко.

— Учителя хорошие. Так вот, во-вторых. Креститься, но податься в учителя. Многому мы научим получше священников. Надо — даже греческому. Если уж филидов и бардов здесь привечают, тех, кто их готовит, тем более уважать станут.

— Что ж. Церкви полезны оба варианта, — а какой более выгоден самаму Пирру, это нужно ещё поразмыслить, — и оба они предусматривают ваше крещение. Ещё вчера вы отзывались о перспективах принятия истины христовой весьма скептически. Ночью что-то произошло?

Друиды переглянулись.

— Да, — сказал кряжистый. — Мы получили письмо. Позволь не говорить, от кого. Но его содержание привело нас к мысли, что между нашей верой и твоей не так много различий, как кажется на первый взгляд.

— Благословенное послание, — улыбнулся Пирр. — Я прекрасно знаю силу написанного слова. Иначе я бы не был священником.

Друид пожал плечами. Писаное, выученное… Какая разница? Прошлым вечером случилось долгожданное — они получили весточку от местных друидов. Из места, именуемого Аннон. Там, в глубине болот, жила прежняя вера. Не та, которая противостояла святому Патрику — и по большей части сдалась без боя. Не та, которую четвертью века ранее отвергли бритты ради ненавистного Риму христианства.

В Анноне исповедовали осколки древней веры. Огамические штрихи взбухали кровью и ненавистью. Они несли имена немногих старых богов, ещё не переменивших веру. Как их оказалось мало! Они призывали к войне и заклинали о помощи.

Но главное — как же они были убоги! Грубые, крестьянские слова, смешанные с забытыми в Ирландии выражениями старых песен. Кровь и тьма, голос ночи.

А днём, в старинном заведении — заезжем доме, их ждал не фанатичный жрец, но такой же вития и философ, как и сами друиды. Привычные образы старой и новой веры словно поменялись местами.