Камбрия - навсегда!

И вот на Самайн, как уже принялись за обильную трапезу и полуневест к делу приставили — соседскую перемены носить, камышовую — пиво разливать, соседская невеста и скажи: мол, работа дело доброе, но не будет хорошей женой та, что веселья не знает. Что не поет — ни за трудом, ни в праздник! И песенку запела. И все взялись подпевать, и парень, что ее любил, тоже. «Ну, я повеселить людей тоже могу», — отвечала Неметона и стала истории рассказывать, да такие, что все со смеху покатывались, а парень, которого она любила, сполз под стол.

Тут соседская и скажи: «А я могу песню с шуткой совместить». И снова взялась петь. Вот только обычно на Самайн такое не поют. Песенку-то монашек какой-то сочинил, чтоб народ от старых богов вернее отвадить. И все-то они там были глупы да потешны. И глупые люди слушали и чуть не лопались от хохота, и не замечали, что маленькая камышовая дрожит вся, что кулачки сжала, что губу клычком разорвала. Вот уж и про нее хулу поют — а жених знай смеется. И пивом смех запивает.

Повернулась Неметона к дверям. Решила уйти тихонько. Тут бы соседской и замолчать — да победу свою та почуяла, решила погромче спеть, камышовой на дорожку. Как раз куплет про Дон попался. Вот тут-то и развернулась камышовая — подбородок в крови — губу прокусила, рука на ноже. Запела.

А потом вышла. Навсегда.

— А где уполовинивание-то? — удивился кто-то из ирландцев. — Про песни мы и сами знаем!

— Потом было уполовинивание, — пояснил рассказчик, — позже. Соседская-то невеста как стояла, так и померла. А парень, из-за которого весь сыр-бор случился, через неделю повесился. Похоронили их рядышком — только ее внутри церковной ограды, а его сразу на другой стороне. Многие хотели жилище Неметоны отыскать, поквитаться за жизнь родни да за испуг, но дальше разговоров дело не пошло. Потому как вдруг забыли, чьего рода и клана были охотник и соседская невеста. Причем от нее хоть камень остался с именем, да кой-кто помнил, как ее на улице видел или у колодца. Ну и история эта. А от охотника — ничего. Даже холмик могильный исчез, как не было. Не рождался, мол, такой… И все. Вот я и думаю — может, иные из саксов тоже просто не родились?

…Тут и припомнились объяснения кэдмановской ведьмы про подземный ход: и стало так, что ход был всегда. Захотела сида сейчас — его римляне прорыли. Двести лет назад. Теперь выходило — то ли к Хвикке приплыло поменьше ладей, то ли детей в прошлые годы уродилось поменьше, то ли думнонийцы побольше уэссексцев положили. Оттого, что на минувшей неделе Неметона сказала: да станет саксов меньше! И еще пела у себя в холме. Бывшем Гвиновом. Колдовское место! Все знают — сила сидов, она связана со временем. Но раз Церковь ничего дурного в этой силе не нашла — оставалось радоваться, что Немайн есть на свете!

Так что настроение с каждым днем росло. А если у кого и портилось, такому живо напоминали: Неметона собирается принять участие в битве. Сама. Несмотря на то что уже сделала для победы вполне достаточно. Не ее это дело — мечом махать. Но хитрая она. И потому даже как простой советник при короле — полезна. Опять же, если дело обернется вовсе плохо, может и песенку спеть!

Дошло до того, что к королю начали заглядывать доброжелатели — как из родни, так и из ближней дружины. С намеками. От которых король хмурился. Но терпел. Потому как напрямую ляпнуть:

— Да бросай ты сохнуть по своей гордячке, женись на сиде! — осмелился только Рис. Любимый из братьев. Как раз прискакавший согласовать сдерживание. Саксы подходили к развилке трех римских дорог, каждая из которых вела к Кер-Мирддину. Пора было решить — на какой встречать. А для того — показать, что на ней главные силы. Саксы не могли не ухватиться за предложенную битву — в тылу у них приходил в себя Гвент. Так что была нужна демонстрация. Торжественное выступление к границам королевства по той дороге, на которой окажется облюбованная для боя позиция.

Обсудили. Выбрали самую южную, прибрежную. За стоящий на самой границе римский земляной форт. Всегда приятно зацепиться за укрепление. А потом Рис ляпнул про женитьбу и немедленно был ухвачен за грудки. Увидал вместо родного лица зверообразную маску. Но Гулидиен посмотрел брату в глаза — и бешенство потухло. Сердиться на брата король просто не умел. Особенно когда он смотрит так вот честно: мол, за тебя умру, а говорю, что думаю. Как достойно рыцаря.

— Вот я б тебя стал уговаривать с женой развестись, — буркнул король, плюхаясь в складное кресло: без спинки, только две крестовины, между кусок полотна. Удобная в походе вещь. — Мол, фермерская дочка… Ты бы что сказал?

— Что это невозможно, — спокойно парировал Рис. — Мы венчаны, значит, мы теперь один человек. До смерти и в смерти, и в жизни вечной.

— А если бы я тебе предложил с ней расстаться до свадьбы?

— Так предлагал! Но я с тобой не согласился.

— Вот и я с тобой не соглашусь. Тем более что та же Немайн нам уже напророчила счастье. Если с войны вернемся.

— Это как?