Камбрийская сноровка

Граф говорит громко… а в Диведе английскую речь понимают многие. А учатся–то в Университете в основном женщины. Новость летит, как ветер по сосняку: шу–шу–шууу. Быстро, тихо, с губ на ушко. Вместе с колонной Университета — вывалилась на улицу, ударилась о стены, побежала по другим колоннам, что идут к Башням. К Жилой и к Третьей, Водонапорная им без надобности. В Жилой нужно выпросить у хранительницы свободный от обычных работ день: разбить священную рощу. У стен Третьей — саженцы сложены, а в подвалах припасен немалый запас лопат — остался после рытья канализации, городских валов и рвов.

Донжон охвачен человеческим морем. Расставь горожан в чистом поле — вышло бы не так и много, но стиснутые в камне центральных улиц колонны выглядят бесконечными. На ведущей к тяжелым дверям лестнице — два рыцаря, Луковка. И — сида! Ветер треплет белые крылья широких рукавов, рвет в клочья слова представителей народа. По старине, и человеческой, и сидовской, это должна быть старшина кланов, но сейчас не так! Говорят главы гильдий и магистраты секторов. Ректор та же! Сида… улыбается. Словно произошло что–то очень хорошее. Говорит! Вот ее слышно отлично.

— Память о павших — то, что отличает народ от стада животных. Забота о тех, кто в беде — то, что отличает высокие души от низких. Как я могу отказать? Значит, сегодня мы разбиваем парк.

Довольный гул. Сида чуть щурится: что–то припоминает. Такая у нее манера: поставить точный образ из памяти перед глазами… Что она вспоминает?

— По плану, городской парк должен быть рядом с собором. Это недалеко! Анна, это твоя затея? Значит, организовывай — тем более, у тебя в подчинении самые грамотные. Лопаты выдавай под запись, они еще пригодятся… А я побежала: переодеваться. Не хочу испачкать единственное белое платье!

И точно, извозюкалась. Ей только дай! Зато дерево посадила. Сама! Только ей достался не саженец… Сыскали стройную красавицу–ольху с густой кроной. Молоденькую, но взрослую. Несли — торжественно, лучшие люди плечи подставили. Немайн немедленно взялась помогать. Результат: шитый ворот в корье, подол в глине, ладони ободраны — зато хохочет!

Дерево выпрямилось в яме, легла последняя щепоть земли. Теперь — табличка. На ней нацарапано, латынью и огамой: «Дерево Немайн верх Дэффид Вилис–Кэдман». Окта обводит взглядом толпу: понимают ли? Да, вполне. Не поняли бы — так нашлось бы кому объяснить… Теперь — намертво. Богиня будет защищать свое дерево и свой город…

Вот дерево поменьше, другой знак: «Дерево Мэйрион Аннонской». Нион Вахан — бледная, со стиснутыми кулаками — кланяется. Христианскому священнику.

— Ваше святейшество, благословите.

Важный грек спокойно кропит святой водой капище языческой богини… Но богини крещеной! И это Луковкино кропит… А главное дерево… Пирр хитро улыбается, берет у служки ведро — и опрокидывает на корни взрослой ольхи.

— Большое дерево, — говорит, — что ему какие–то брызги.

Немайн хихикает и начинает спорить. О чем, непонятно: у Окты Роксетерского два родных языка, камбрийский и английский, он читает латынь классическую и может поддержать беседу на разговорной, легко объяснится с соседом — саксом или франком, свяжет десяток–другой слов на ирландском… Но греческий не изучил.

Между тем саженцы горожан не остаются без освященных брызг: по новорожденной роще расхаживают иные священники, дьяконы, служки. Камбрийские, с подбритым лбом, приплывшие с оказией римляне — у этих тонзура на темечке. Иные помогают пастве в их трудах, иные сами деревья сажают. Удивительно — все слушаются отца Пирра. Наверное, им в Риме приказали… или в Африке. Вот и Пирр прихватил саженец. Хвалит Луковку, что его деревцу оставили место возле большой ольхи. Рядом — десяток лопат и сотня рук — помогать! Еще бы. Наверняка горожане ждали разноса, проповеди против языческих обычаев… А получили — одобрение, участие и дополнительное освящение!

От созерцания невозможного посла отвлек тычок королевского локтя. Окта оглянулся: король доволен, как не был с самого Бата. И чему рад?

— Она предпочитает договариваться, — сказал Пенда, — как и я. И она согласна отойти в тень… Заметь: никаких следов освящения по старой вере! Зачем видимость, если есть суть? Неметона присутствует, зачем обряд призыва? Роща ее, обряд добровольной передачи иному божеству не нужен. Хватает надписи: дерево мое. Огама, как и руны, имеет силу.

Между довольных слов звучало: «Богиня сильна, очень сильна — но я ее понимаю. И — договорюсь о будущем Мерсии, как договорился с Кадуаллоном, а после — Гулидиеном о будущем Британии, как она договорилась с Церковью. Главное — быть, а не казаться!»