Камчатские экспедиции

Также можно думать, что он старался всячески, дабы по отпискам его и словесным объявлениям не видно было, якобы он что проведать упустил своим нерадением. По сему можно и разуметь, для чего не предъявил он в присланной в Якутск своей отписке точного описания как воспринятого на остров пути, так и величины и всех прочих обстоятельств того острова? Чего ради не в то ж время показал он о находящихся двух островах позади первого?

И по какой причине рассудилось ему при первом вступлении в намеренный путь предложить свидетельство промышленного человека Ивана Вилегина? Кто знает, сколь промышленные люди в Сибири к баснословию склонны, тот почтет объявление Вилегина таковым же маловажным, как и все те слухи, которые о сей материи в прежние времена рассеваемые были.

Можно и то сказать, что нельзя бы было обретающемуся, по объявлению Амосова, недалеко от матерой земли острову остаться в безвестии при прежних морских путешествиях, о коих в Якутском архиве столь многие и обстоятельные находятся известия. А нигде не написано, чтоб тот остров кем был примечен.

По крайней мере, небольшая окружность оного, в сказке Амосова показанная, не служит никаким образом к подтверждению прежних сказок о Большой Земле, которая будто от Ленского или Янского устья простирается до устья реки Колымы или еще и далее.

При таких обстоятельствах не можно иначе рассуждать, как что господа Делиль и Буаше на изданных в Париже новых своих картах о камчатских изобретениях без довольного основания клали остров против Колымского устья под 73 градусом, а за оным под 75 градусом Большую Землю, которые будто бы найдены российскими людьми в 1723 году.

Они ссылаются в том на письменные известия, полученные господином Делилем в Санкт-Петербурге, а паче на ландкарту казачьего головы Афанасия Шестакова, что на первом взят был в полон шелагинский князек Копай, которой при проведывании Большой Земли будто был предводителем. Но сим самым открывается парижских карт неисправность.

Ибо, без сомнения, всякий больше поверит сообщенным мною выше сего архивным известиям, нежели таким, которые от неизвестных или и подозрительных источников происходят. Копай не жил на острове, но на матерой земле, и он никогда не бывал в полоне у русских.

В 1723 году заплатил он ясак в казну впервые промышленному человеку Ивану Вилегину, а в 1724 году — Федоту Амосову. После того, вскоре изменив, побил нескольких людей, бывших с Амосовым. Кроме сего, о нем ничего не известно. По словесному Амосова объявлению, находится не в дальнем расстоянии от Копаева жилища близ матерой земли небольшой остров.

Сей то есть не иной какой, но точно тот остров, который как Шестаковым, так и по нему господами Делилем и Буаше поставлен против Колымского устья.

Что касается до Афанасия Шестакова и до его карты, то был он такой человек, который ни читать, ни писать не умел, но по одной памяти рассказывал о тех странах, коими он ехал, и о реках, кои ему на пути попадались или о коих слышал от других. Сие при нем изобразили на картах такие люди, которые только писать знали, и по сему явствует, сколько на сии карты полагаться можно.

В 1726 и в 1727 годах в бытность его в Санкт-Петербурге чинил он многие предложения об усмирении непокорных чукчей, причем появились разные карты его сложения, из коих и одна досталась мне, только никогда я не отважился по ней следовать, разве где другими достовернейшими известиями подтверждается.

По сей карте лежит остров Копаев, как при том написано, езды двое суток от земли матерой, и длиною занимает почти столько же места, сколько находится расстояния берегом между Алазеею и Колымою реками. Притом еще объявлено, что живут на оном непослушные шелаги.

А позади сего острова к северу означен берег под именем Большой Земли, между которою и островом расстояние показано, что езды меньше двух суток. Но последнее сие объявление не утверждается ни на словах, ниже на письменных известиях, и того ради можно по справедливости оное почитать за прибавление Шестакова к тому, что он через других слухом доведал.

Следовательно, и не придает оно к прежним сказкам более твердости и нельзя по оному определить положения той земли, хотя бы она и действительно где находилась. Что же теперь еще сказать о том: когда сия земля, по свидетельству иезуита Аврила, который будто слышал о том в бытность свою в 1686 году в Смоленске, описывается, якобы она и жителями населена, и лесом изобильна?

По моему мнению, опровергается сие само собой, ежели не прекословит вышесообщенным известиям, да общему по всему Ледовитому морю искусству, потому что и на берегах оного не только на островах, но нигде стоящего большого леса не находится, который в столь северной стране и расти не может.