Камень

Она, Мария Николаевна Багрянцева, только что кончила университет, но за время студенческих практик в экспедиции уже поездила...

Они стали ходить в маршруты. Рябинин таскал гороподобный рюкзак, который к концу маршрута становился неподъемным. Рыл трехметровые шурфы. По берегам делал пятиметровые расчистки. Откалывал образцы. Жег сноровистые костры. Заваривал крепчайшие чаи. И сох от солнца, костров и двадцатикилометровых походов.

Маша Багрянцева, уже давно пропитанная солнцем, лишь улыбалась ему улыбкой, которую он не мог понять, - будто сама Маша тут, рядом, а улыбка далекая, прилетевшая из каких-то нездешних, загадочных сфер. Она любила камни, травы и музыку. И мечтала найти на галечных отмелях алмаз, потому что где-то в верховьях реки видела размытые кимберлитоподобные породы, сопутствующие алмазам. Ее диплом был об алмазах. Она и Рябинина зажгла этой поисковой страстью - ему теперь в каждом кварце чудился алмаз, хотя он их век не видел. У его деда был алмаз, тот им стекла резал.

Но она об алмазах рассказывала зримо - на привале, где-нибудь на поваленном дубе, за куском хлеба с тепловатым чаем:

- Сережа, алмаз - самый загадочный камень, хотя человечество о нем знает не одно тысячелетие.

- А почему загадочный? - спросил он просто так, потому что ему все камни тогда казались загадочными.

- Люди долго не знали, из чего алмаз состоит, где его искать, почему он так редок и недоступен... Ни об одном камне не сложено столько легенд.

- А почему?

Она забыла про маршрут, упоенная своей любовью к алмазу.

- Сережа, он самый твердый минерал, его долго не могли шлифовать. Он самый стойкий - на него не действуют ни кислоты, ни щелочи, никакие "царские водки" и яды. Но он и очень нежный камень - его можно разбить молотком, растворить в простой соде и сжечь в сильном огне. Он самый красивый, имеет неповторимую игру цвета и свой собственный, алмазный блеск. И он самый дорогой, для него даже придумана особая мера веса - карат, тютелька...

Молодость не имеет права на мудрые вопросы. От паркой ли жары, от комариного ли звона, но Рябинин задал его, свой мудрый вопрос:

- Самый, самый... Самый ли он счастливый?

- А что ты знаешь о счастье?

Рябинин рассмеялся - ему ли не знать о счастье? Он сидел на поваленном дубе под маньчжурский орехом, ел краюшку крепкого хлеба, опирался на штыковую лопату, видел свой набухший рюкзак, бил на лбу гнусавых комаров, шевелил горящими пальцами в утюгастых ботинках... Ему ли не знать о счастье, когда оно вот, кругом? Да ведь и она симпатична, молода, здорова, образованна, занимается любимым делом...

В тайге на поваленном дубе сидело двое счастливых людей...

Он не знал, сколько времени просмотрел в очищенное снегами небо. Пять минут, десять, полчаса?.. Цветные столбы укоротились, и след от конька стал чуть бахромистым. Рябинин медленно обернулся...

Она все так же стояла посреди кабинета, давая нужное ему время. Статная, в узком платье из серой шерсти, с ниткой ярко-переспелых кораллов на груди. Но Рябинин смотрел и не видел ни изящного покроя, ни модности бус. Новое зрение - уже третье? - отметало все случайное, привнесенное, принадлежащее только ей, Жанне Сысоевой; новое зрение искало черты другой женщины. И ничего не находило. Ни волос, ни фигуры, ни глаз... Все иное, все чужое.

Рябинин сел. Бесшумно, как птица, опустилась на стул и она. И вскинула руку ко лбу, отводя виденное лишь ей.

- Вот, - вырвалось у Рябинина.

- Что?

Вот он, единственный и неповторимый жест, переданный дочери. Дочери ли, не ему ли? Не в письме и не в фотографии, не в чьем-то рассказе и не в магнитофонной записи, не в газетной заметке и не в художественной прозе - в генетическом коде напомнила о себе Маша Багрянцева, прорвавшись к нему через двадцать с лишним лет.

- Как вы обо мне узнали? - спросил он.

- Из маминых писем, которые она писала бабушке.

- И письма сохранились?

Жанна опять щелкнула сумкой, быстро пошевелила там пальцами и выдернула, видимо, из пачки один узкий листок. Он лег рядом с коробкой, с топазом.

Бумага не пожелтела, крепкая - только пошершавела от частых читок... Синие чернила не выцвели, а лишь въелись в бумагу навсегда. Почерк крупный и ровный, который им забыт - он видел-то его лишь на этикетках к образцам пород. Кусочек письма, самый конец... "А в маршрут со мной ходит не мужик пьяный и не бывший заключенный, а юноша по фамилии Рябинин, тоже из нашего города. Худой, в очках, в ковбойке и романтик вроде меня, грешной. Пишет дневник и носит в рюкзаке "Мартина Идена". Намеревается познать жизнь. Так что, мама, за меня не беспокойся. Тигра не встретили, дикий виноград не ем и сырой воды не пью, если только она не из родника. Передай папе..."

Листок кончился - на обратной стороне Маша не писала. Рябинин рассеянно улыбнулся - себе, далекому, в ковбойке, с "Мартином Иденом" в рюкзаке... Ей, далекой, с крепкими веселыми губами, в выгоревшей косынке...

- Смешное письмо?

- Очень, - глухо согласился он.

- А глаза у вас стали грустными...

- Как вы меня нашли? - помрачнел Рябинин.