— Не трушу ли я? Трусость бывает двух родов — глупая и умная. Глупый, большей частью, выдает себя. Великолепно сделал дело, а в три часа удирает и сразу обращает на себя внимание.
— Но видишь ли, я музыкант, гость, и смешно же оставаться на всю ночь.
— Ты прав, — забарабанив пальцами по столу, сказал барон. — Но без меня оступишься. С тобой огромные деньги.
— Глазам своим не верю и рукам! — раздвигая пиявки до ушей, проговорил Вильгельм.
— Но черт с тобой. Непрактичность есть глупость и должна быть наказана; да за что мы пострадаем? Таким образом, я предпочел бы, чтобы ты оставался с нами. Ты гость, но мы пригласили тебя ночевать. Может быть, виолончель опять сейчас запоет. Вильгельм, я буду неспокоен, если ты уйдешь. Меня начинают одолевать дурные предчувствия, а знаешь, я в этом отношении не ошибался.
— Как хочешь, — тоже барабаня пальцами, проговорил Вильгельм, и глаза его не были потуплены.
— Значит?
— Нет.
— Стоишь на своем?
— Да, барон, на своем. Я нахожу, что подозрительно оставаться именно на всю ночь… Отчего же не воспользоваться шансами? Охотно подожду тебя у Выборгского вокзала в гостинице. Возьму футляр с виолончелью, приеду и займу скромный номерок, а швейцар выпустит меня, само собой разумеется, без всяких…
Баронесса лежала на постели, и глаза смыкались, и свинцовые веки опускались с неудержимой тяжестью. Но теперь сон отлетел, энергия возвратилась. Она вскочила, оделась по-дорожному за портьерой и вышла к мужчинам.
— Я тоже хочу есть и пить, — щурясь на свет, сказала она и протянула свои тонкие руки к барону.
Он посадил ее около себя.
— Не спишь. Слышишь, что задумал Вильгельм?
— Он прав. Отчего же ему не уехать вперед? Только не надо ему давать ничего с собой: явился он с пустыми руками.
— На первый взгляд, логично. Но откуда же моя тоска? — с тревогой в голосе спросил барон. — Ну, хорошо, да будет по-твоему, если и Милли находит.
Вильгельм торопливо доел салат из рябчика, запил ликером, и, еще облизывая губы и вытирая усы рукой — носовой платок он забыл купить — стал прощаться.
— Я уверен, до скорого свиданья!
Он надел свой модный реглан, шляпу и в самом веселом и радостном настроении, утомленный, но и счастливый, направился к дверям, оглядываясь на баронессу и барона и кивая им головой.
Лицом к лицу, пройдя крохотную переднюю номера, на пороге выходной двери он столкнулся с сонной физиономией разбитого усталостью лакея.
Вильгельм отшатнулся.
— Изволите уходить? — вяло спросил лакей.
— Проводи и получи на чай.
Сонная физиономия преобразилась. Продольные морщины лакейского лица раздвинулись поперечной улыбкой, в хитрых серых глазах вспыхнули огоньки насмешки и торжества, стан распрямился, протянулись твердые, как железо, руки и схватили Вильгельма за оба плеча.
— Сколько дал бы ты мне на чай? Назад!
Он втолкнул его в номер, запер дверь за собой и тоже вошел.
— Чисто вы обделали дело, господа, — сказал он и вынул из карманов по револьверу.
Барон стал бледен, как будто внезапно поседел.
— Как ти осмелил! — закричал он.
— Полно ломаться, — спокойно сказал лакей.
— С кем имею честь? — спросил барон.
— С сыщиком!
Барон заморгал. Не сразу понял. Вильгельм сел на кончик стула, а Милли в немой ярости начала грызть свои ногти; и ненавистью и злобой загорелись ее глаза.