Камень астерикс(Фантастика Серебряного века. Том III)

— Позвольте мне называть вас Иваном Николаевичем?!

— Как хотите.

— Я намерен задать вопрос… А что, если рядом с нашими системами работает еще какая-нибудь третья? Если какой-нибудь там Спиридон Разумникович вытачивает нам обоим сюрприз?

— Приятно болтать с умным человеком, — наклонив голову, проговорил Иван Николаевич. — Но я сейчас предпочитаю действительность. Несомненно, вы будете спать спокойнее, если последуете примеру великого маэстро Громиловского, который благоволит передать мне деньги, отдувающиеся у него под жилетом и во всех карманах. Достаточно, если я заплачу ему за труд, все-таки, сравнительно роскошно… Тысяча должна вас удовлетворить, маэстро.

Странно запрыгали пиявки в углах губ Вильгельма. Он стал вытаскивать из жилета и из карманов пачки кредитных билетов. В заднем кармане осталась небольшая пачка. Иван Николаевич сделал вид, что не замечает.

— По губам текло, — сострил Вильгельм. — Эх, доля наша. Я предпочел бы мелочь, — проговорил он и отказался от двух пятисотрублевых билетов.

Иван Николаевич сунул ему десять радужных.

— Ничего подобного не случалось со мной в течение всей моей карьеры! — сказал барон. — Согласен, что я в дураках. Вы — умница. Комета летит в сумраке, но хлоп, встречается с другой и должна ей уступить. Куда же вы положите деньги? — спросил барон Ивана Николаевича, сгребавшего кредитки и крупные ренты к углу стола.

— Найдется куда, — отвечал Иван Николаевич, из-под фрака вытащил каучуковый мешок и быстро и аккуратно сложил в него деньги.

Мешок, сначала маленький, раздулся и стал средних размеров. Милли смотрела на мешок, смотрели барон и Вильгельм. Мешок казался им прожорливой лягушкой с красным брюхом и с широким ртом, отороченным стальными дугами. Щелкнула застежка, наелась лягушка.

— Могу уйти? — спросил Вильгельм.

— Конечно. И нечего провожать вас. Недоразумений не может быть. Швейцар не спит.

— Прощай, дружище! — растроганно сказал Вильгельм.

Веки у барона упали. Он усталым голосом брезгливо сказал:

— Проваливай!

— Милли, можно поцеловать вашу ручку?

— Убирайся к черту! — вскричала баронесса.

— Милли, не надо быть вульгарной, — посоветовал барон. — Ты многим обязана Вильгельму. Уже тем, что ты со мной!

— Я ему сейчас готова расцарапать лицо за это!

— Недаром я назвал вас кошечкой, — засмеявшись углами глаз, сказал Иван Николаевич.

— Милли, — продолжал Вильгельм, — вы не любили меня, я был рыжий. Если бы я был светлый блондин или черный, как теперь, я завоевал бы ваше сердце. Но дайте же мне, прошу, вашу руку. Не знаю, когда еще мы встретимся. Бывают и у меня предчувствия. Мы провели втроем отчаянную ночь. Разве забываются такие минуты? Они соединяют людей на всю жизнь. Прощай, старина! — всхлипнув, проговорил чувствительный Вильгельм.

— Прощай, — смягчился барон и поцеловался с ним.

Тогда Милли встала и тоже поцеловалась с Вильгельмом.

— Может быть, я виновата пред тобой, — сказала она. — Но ни за что меня нельзя осуждать. Я самая несчастная женщина в мире, если хорошенько вдуматься.

— Милли, не место покаянным признаниям, — заметил барон.

Иван Николаевич проводил Вильгельма глазами, взвесив и оценив его метким взглядом, и снова повернулся к барону.

— Мешок этот, — сказал он, сжимая раздувшуюся лягушку под мышкой, — я купил еще вчера, и мне приятно врезать в вашу память эту маленькую подробность.

— Помните, Иван Николаевич, — строго сказал барон, — что вы берете на себя ответственность за нашу неприкосновенность. Я растерялся и прямо скажу вам, не знаю еще окончательно, с кем имею дело. Но что бы вы сделали, если бы Вильгельм, ограбленный вами наравне со мной, отправился сейчас в сыскную полицию и заявил бы обо всем случившемся? То есть предположите, что у него тоже сложилась какая-нибудь своя система!

— Может быть, есть некоторая вероятность. Но я нарочно оставил в заднем кармане его жакетки порядочную пачку, чтобы она послужила для его маленькой души якорем, брошенным у наших берегов.

— Он неспособен! — сказала Милли.

— Правда, он из порядочных. Какой вы, черт возьми, психолог! Не гневайтесь, что я так ощупываю вас со всех сторон.

— Пожалуйста.

— Я вижу, что вам самому лестно мое удивление; все же не кто-нибудь, а барон Игельштром, граф Венцлавский и прочая и прочая. А любопытно! Меня поражает ваша предусмотрительность и, я бы сказал, провиденциальность. А принципов у вас нет, — раздумчиво начал барон, и веки его, которые потемнели и сморщились, с трудом поднимались.