Камень и боль

Альдовранди пожал плечами. Из Венеции, из Рима — не все ли равно, каждый теперь идет к гибели сужденной ему дорогой… Капитан дель Бене пожал плечами еще равнодушней, чем член Совета.

— Похоже на то, что это fratres pacifici, — сказал он усталым голосом.

Холеная старческая рука Альдовранди мелькнула в воздухе, будто отогнав назойливую муху. Что это Коста так долго не идет? Он там в подземелье словно замечтался о давнем прошлом, а не ищет Иудиной физиономии. И его теперешнее состояние ему нужно переболеть иначе, совершенно иначе, Костов стиль стал вдруг мягче, гармоничней, совершенней… Но Коста этого не чувствует, изнуряет себя сомнениями, терзается безнадежностью, ну да, — старик кивнул головой, — муки творчества…

— Говорят, что из Венеции. — рассеянно промолвил капитан. — Признались без пытки. А теперь, там, в соседнем помещении…

Он махнул рукой в ту сторону. Ах, ведь там судейское кресло, на котором можно посидеть, откинуться, отдохнуть, пока Коста не найдет своего Иуду!

— Из Венеции, ты сказал? — переспросил Альдовранди, словно недослышав.

— Из Венеции, — повторил капитан Гвидо дель Бене, мужественно набрав воздуху в легкие.

— Хорошо, я пойду допрошу их, — сказал Альдовранди.

Тут у капитана возникло страстное желание, чтоб они оказались на самом деле fratres pacifici, потому что он их славно обобрал, объявив, что этого требуют тюремные правила… Альдовранди вошел к ним.

Двое, сидя на нарах, спали, сломленные страшной усталостью, но третий, самый младший, беспокойно ходил взад и вперед по камере, словно охраняя сон спутников и в то же время обдумывая план совместного побега. Услыхав скрежет засова, юноша быстро повернулся и весь сжался, готовый к прыжку. Но при виде величественного старца в пурпуре, опирающегося на длинную черную трость, склонился в глубоком поклоне, дожидаясь, когда тот сядет. Потом повернулся к своим товарищам.

— Не буди их, — приказал Альдовранди и сел в судейское кресло.

Только тут он почувствовал, до чего устал. Нынешнее совещание в Совете было исключительно напряженное, и ему, следуя совету врача, давно пора спокойно лежать в постели, а вместо этого он сидит здесь, допрашивает арестованного, до которого ему нет никакого дела, — заурядный случай не отмеченного вхождения в город, дело, в котором должен разобраться обыкновенный судья… А у него найдутся заботы поважней, ему не до бродяг; так почему же он здесь? Да потому, что Лоренцо Коста до сих пор расхаживает где-то там, в подземелье, ищет лицо для картины, которая никогда не будет написана… И старик устремил из-под густых белых бровей своих суровый, злой взгляд на юношу из Венеции, стоящего перед ним, учтиво склонившись в ожидании.

— Ты пришел в Болонью… — начал Альдовранди с раздражением.

— Я не собираюсь здесь задерживаться, — ответил юноша. — Только на ночь. У моих друзей не было денег для уплаты сбора, только у меня одного. Но я не хотел их оставлять!

Альдовранди пренебрежительно махнул рукой.

— Но у тебя золотой перстень и цепь…

— Этого я не отдам! — воскликнул юноша.

— Воспоминания? — язвительно улыбнулся Альдовранди.

— Да, — кивнул юноша. — Но несчастливые…

— Так почему же не расстаться с воспоминаниями, если они несчастливые? — холодно возразил старик. — Женские подарки?

— Да.

Старик поглядел на него с любопытством и промолвил:

— Верю, что воспоминания — несчастные: у тебя лицо мордобойца.

Юноша густо покраснел.

— Ты знаешь, что тебя ждет? — спросил Альдовранди, рассеянно поправив складки своего длинного сборчатого плаща.

— У меня много кое-чего впереди, — ответил юноша и склонил голову. Большие дела, работа…

Старик взглянул на него удивленно и со спокойным презреньем подумал: хвастается, такой же враль и болтун, как все венецианцы. Потом спросил:

— Ты дворянин?

— Да.

Ответ прозвучал гордо, быстро. Молодой человек стоял, расставив ноги, упершись левой рукой в бок, а правой поигрывая золотой цепью на груди.

— За тебя заплатят твои родные в Венеции?

— Нет, — ответил юноша. — У меня нет родных в Венеции, я не оттуда, а просто возвращаюсь из Венеции на родину.

— Где твоя родина?

— Я флорентиец!

Ответ был опять гордый, мгновенный, как и на прежний вопрос о принадлежности к дворянству. Но Альдовранди от этого насупился еще больше. После падения Медичи ни один город не радовался появлению в своих стенах граждан из Савонароловой общины, союзницы французов. Лучше было бы юноше оставаться хвастливым венецианцем, вместо того чтоб так гордо заявлять, что он флорентиец. И Альдовранди почувствовал всю тяжесть своей усталости. Ему уже давно пора быть в постели и, почитавши Данта, покоиться мягким, заслуженным сном посреди своих бесценных свитков, созданий искусства… А Косты все нет! Неужели так трудно найти в in pace Иуду? Старик вялым движением провел своей надушенной пергаментно-желтой рукой по морщинистому лбу и, не думая уже ни о чем, как только о том, чтоб поскорей в постель, сказал:

— Кто ты такой? Как тебя зовут?

— Я — Микеланджело Буонарроти, ваятель.