Камень и боль

Леонардо да Винчи! Жалко его. Учтивый, услужливый, разумный молодой человек, говорун малость и выдумывает всякие чудные изобретения насчет перенесения церквей, поднятия мостов да изменения речных русл, но он — из хорошей семьи нотариусов и, конечно, покопавшись в запутанных деловых бумагах такого монастыря, как Санта-Аннунциата, например, быстро отрезвел бы. Сомнительная честь — быть художником! Хотя правитель Лоренцо Медичи год тому назад купил у Верроккьо для дворца Синьории статую Давида и натурщиком был как раз Леонардо, но Буонарроти при мысли об этом даже вздрогнул. Подумать страшно! Если б кто-нибудь из его сыновей встал вдруг в Палаццо-Веккьо так вот нагишом, в том славном Палаццо-Веккьо, куда он, Буонарроти Симони, входил только под громкие фанфары труб — в качестве члена Совета двенадцати…

Кардинал Рафаэль Риарио благовествует Евангелие

Кардинал Рафаэль Риарио, в тяжелом богослужебном облачении и побледневший от холода ризницы, уже готов. Ему еще нет двадцати, но он кажется старше в расшитой жемчугом золотой ризе. Не молодит и полумрак ризницы, слабо рассеиваемый окнами и светом свечей. Возле него стоит, тоже уже облаченный, каноник Антонио Маффеи, очень тучный, так как пребенда у него доходная, а слабость человеческая часто впадает в искушения, и каноник Маффеи, охотно уповающий на милосердие божье, иной раз до того подвержен этим искушениям, что о некоторых его проделках добрые кумушки целого квартала задавались вопросом, выдуманы они быстрым на выдумки мессером Боккаччо или были на самом деле. Тучной плоти трудно бороться с искушениями, все дело в этом. Теперь он стоит совсем рядом с кардиналом и что-то почтительно ему нашептывает, слегка пришепетывая — не то от холода в помещении, не то оттого, что прикрыл рот мясистой рукой. Молодой кардинал как будто не слышит. Он не сводит глаз с большого, сильно позолоченного предмета, лежащего перед ним на мраморном столе. Свет свечей играет на этом золотом шаре, но как бы разверзая его выпуклую поверхность. Это предмет священный, но внезапно вокруг него распространился какой-то запах жженого, чего-то нечистого, мутного, и отверстие полно предательства. Кардинал не может оторвать от него взгляд, и взгляд этот — не ласкающий, а скорее испуганный, неуверенный.

Это кадильница.

Когда ее подадут ему, он окадит алтарь, — и он уже заранее чувствует слабый аромат фимиама. А потом ее возьмут у него и унесут, и с ней двинется процессия свечей. Это будет торжественная месса, кардинальская месса. А потом… Потом ее вынесут к Евангелию.

Каноник Антонио Маффеи посвящен во все.

Золотая и тяжелая, лежит она здесь, как звезда, упавшая на мрамор. С которого круга небес? Стоял архангел направо от алтаря божьего с кадильницей в руке… Stetit Angelus juxta aram templi, habens thuribulum aureum in manu sua. Вот она лежит, холодная, чужая, и все благовония, которые она отдала когда-либо во славу божью, должны бы лежать с ней, досыта пропитать ее металл и слиться с дымом свежих благоуханных зерен, чтобы густое облако благовонного дыма восходило ровно, торжественно, а не ползло по земле, под край алтарной доски… Золотая, холодная, чужая. После каждения алтаря сам он встанет прямо, и дьякон, каноник Маффеи, окадит его, в облаках каждения будет стоять священнослужитель, который словом своим и несказанной мощью, какой и ангелам не дано, совершит настоящее чудо, пресуществит хлеб и вино в Тело и Кровь, будет держать в этих руках то самое тело Спасителя, которое, измученное и истерзанное, висело на кресте, которое скорбящая мать покоила на коленях своих, и в этих руках поднимет чашу, полную крови Спасителя, пролитой за вины и грехи наши… Но прежде чем совершится это, будет благовествуемо Евангелие.

В углу помещения шевелились безмолвные, беззвучные тени, и они тоже белые. Это воспитанники Теологического института, и между ними сияет золото ризы каноника Симони, иподьякона. Все готово! Кадильница и люди. А он все чего-то ждет. Тут каноник Маффеи повышает голос, так как ему ясно, что кардинал не понял. А новость очень важная. Антонио Маффеи недовольно поглядел на побледневшее юношеское лицо, и в пришепетывающем голосе его звучит нетерпенье. Видно, для торжества церкви следовало бы выбрать более опытного кардинала, цельного сердцем и духом, а не этого юнца с отсутствующим взглядом и скупыми на обещанья и приветы устами. Чтобы пробудить юношу, погруженного в размышления, он усиливает свое шипенье и сразу выкладывает новость, уже без восторга. Джулиано Медичи тоже пришел. Не оставил брата. Значит, в западне — оба.