Камень, или Terra Pacifica

Борис Всеволодович первым опомнился при визге «Раздавитовны», ещё выше поднял на лоб тёмные очки, с усилием сжимая и разжимая веки, но оставляя их зауженными. Он вынул из нагрудного кармана складную лупу, двинулся к тому месту, где только что стоял Грузь, приставил её там. Остальные люди, поочерёдно приходя в себя, кинулись разглядывать в стекло свежее белое пятно на карте Земли.

Меж ворсинок белой бумаги – Афанасия Грузя изобличить никому не удалось. Тёмные очки Принцева упали на его переносицу.

– Это какой масштаб? – догадался поинтересоваться Иван.

– Пятнадцатимиллионный, – с издевательской грустью пропела Леночка, – пятнадцатимиллионный.

– Ну, Принцев, ты и смекнул, в лупу захотел увидеть то, что в никакой-растакой микро-раз-микроскоп не удастся подглядеть, – Нестор Гераклович сдвинул вбок принцево двояковыпуклое стекло вместе с его рукой и сделал такими же двояковыпуклыми свои глаза. Ими он там-сям утыкался в теснящее взор упругое пространство.

(Вместе с тем)

На Невском ничего не изменилось. Та же постоянно обновляемая река автомобилей, те же неизменно подменяемые люди, – по-прежнему создавали поток, будто определённо знающий своё дело. Один из новеньких понурых пешеходов приостановился у перил Полицейского моста, ухватился за них. Вдоль Мойки, почти незанятой никакой начинкой из автомобилей и пешеходов, двигалось пыльное облако. Понурый пешеход внезапно отпрянул от перил, явно заторопился, обгоняя других, подобных ему, затем свернул с моста и скрылся в низке. В доме, что напротив, отомкнулось окно поближе к середине угловой части фасада. Но мы не успели разглядеть, само оно отворилось или чья-то рука тому посодействовала. А, впрочем, нам нет до того дела. Мы просто, без особого внимания отвели взор за рубежи оконного проёма. Нет, чья-то рука. Вот она же пытается задёрнуть занавеску. Но не получается. Наверное, заклинило. Облако пыли ушло в воду, а нового уже не заводилось. Ветер, по-видимому, стих. И примеченный нами пешеход спокойно так вернулся по мосту обратно, двинулся вдоль Мойки в сторону Невы. Более ничего примечательного не появлялось. Всё те же потоки автомобилей и пешеходов.

(Вскоре после того)

Наступила новая тишина, но её немедля нарушил нервный междугородный звонок телефона.

– Там Пациевич спрашивает Афанасия, – подняв трубку, сказала Роза окончательно сломанным на колоратуре голосом.

– Скажи ему, пусть он использует свою матрёшкину связь, – пробурчал Полителипаракоймоменакис.

Но «Лепесток» произнёс классическое:

– Он вышел.

***

После отставки Панчикова, телефон в его доме тоже умолк. Иногда, правда, звонила дочка, предупреждая, что недолго задержится на очередных её важных курсах. Пётр Васильевич быстро свыкся с такой сдержанностью со стороны средства заочной связи. Но сегодня аппарат будто расслабило. Он давал о себе знать каждую минуту. Панчиков, было, обрадовался, подумав, что вновь при деле. Но, оказывается, всё время кто-нибудь ошибался номером. Подустав от чужих огрехов и пригорюнившись, отставной чиновник уже постановил: до завтра более трубку не поднимать. Но телефон не умолкал, и едва уловимая надежда, а отчасти прежний обычай многие дела производить по телефону, одолели его нетвёрдое решение. Он очередной раз подготовил голосовую интонацию радостной и свежей, затем заученно сказал:

– Ало, Панчиков.

– Папочка, ты чего разболтался, сил нет никаких до тебя дозвониться, всё время то занято, то никто не подходит; ну, ладно, я хотела тебя предупредить ещё раньше, но вот как-то всё… знаешь, я ночевать буду в другом месте, всё в порядке, и волноваться, наверное, не стоит. Ладно?

– Ты, значит, будешь ночевать не дома, а мне, значит, ну, нет никакого повода волноваться. Ты хоть малость соображаешь?

– Ну, папочка, это очень срочно, я потом тебе всё расскажу, а теперь через полчаса я улетаю.

– Ты что, намазалась чем, или так, по современной вашей методике перемещаешься? Да не первое мая нынче, чтоб на Лысую гору лететь, – попытался пошутить отец, памятуя о последних занятиях дочери на курсах некого новейшего духовного усовершенствования.

– Я по-современному, папа, на самолёте, не на Лысую, я тебе потом расскажу, ладно? Пока.

– Ну, только если пока…

И телефон снова надолго онемел.

Жена от Панчикова давно ушла. Однажды и навсегда. «И не вздумай меня искать». Настоящий приговор, не предполагающий обжалования. О причинах такого происшествия он даже думать не собирался. Всё равно ошибёшься. А собственные призывы к разборкам в недрах совести, разума, и прочие родственные действия, – попросту не доходили до его сознания. Смирился. А потом привык. Соломенное вдовство и сделало его заведующим отделом райисполкома. Однолюб по натуре, он не позволял себе увлечься другой женщиной, а тем более, снова жениться. Так пришлось ему погашать порой вспыхивающие, затем подолгу тлеющие эмоции печали при помощи профессионализма в бюрократии. Но, в конце концов, и спасительная бюрократия оставила его, вернее, выставила. А нынче вот и дочь впервые сделала его полностью одиноким. Есть ли замена любви?