Камень. Книга 10

— Можешь не верить, но я знаю, о чем говорю, Алексей. Что-то подобное я чувствовала и с работами старых и всемирно признанных мастеров, только не понимала, что именно чувствовала, а списывала свои ощущения именно на всеобщее признание и обязанность считать эти работы шедеврами. Понятно сформулировала?

— Более чем, — кивнул я. — Ты уверена в своих… ощущениях?

— Процентов на восемьдесят, — Соня смешно нахмурила носик. — Уверяю, если ты хорошенько присмотришься к картинам своего друга, сам убедишься в моей правоте. И еще, Алексей, раз уж мы заговорили на эту тему, тебе следует не только присмотреться к картинам Александра, но и обратить внимание на то, в каком состоянии он их пишет.

— Что ты имеешь в виду? — Внутри меня все сжалось.

— Не пугайся, глупый! — Соня хихикнула. — Ни о каких наркотиках речь не идет. Но, если я права, Александр тратит во время работы очень много своей собственной энергетики, вкладывает ее в картину. А это очень опасно, ведь запасы энергии в организме конечны. Вовремя не восстановит, и… Шизофрения, депрессия, другие душевные расстройства. Отрезанное ухо тебе ни о чем не говорит?

— Говорит… — вздохнул я. — А ты заявляешь — не пугайся! И что делать?

— Времени достаточно, — отмахнулась Соня. — Александр молодой, энергии много, да и восстанавливается она гораздо быстрее, чем в зрелом возрасте. А так надо думать.

— Ясно…

* * *

Пребывание в каюте великого князя Александра Николаевича не продлилось долго — после представления ему баронессы цесаревич, извинившись перед Александрой и пообещав вскоре вернуться, практически сразу же удалился в сопровождении Нарышкина. За это короткое время великий князь сумел произвести на Александру неизгладимое впечатление — симпатичный, подтянутый, властный, ощутимо сильный и, самое главное, обладающий той самой мужской привлекательностью, от которой у баронессы запорхали бабочки в животе! Нельзя было сказать, что подобные ощущения были для фон Мольтке новыми, такое случалось и раньше, но почему здесь и сейчас? Ответа молодая женщина не знала и не хотела знать…

А светская беседа в отсутствие Романова и Нарышкина продолжилась:

— Господа, как я поняла, вы достаточно близко знакомы с Александром Николаевичем? — «закинула удочку» фон Мольтке.

— Что вы, Александра Генриховна! — отмахнулся Иван Олегович. — Мы простые офицеры контрразведки, а он… Он Романов! Как можно?..

— Именно! — кивнул Прохор Петрович. — Как мы смеем? Александра Генриховна, а почему вы спрашиваете?

— Думала, вы мне хоть что-то про великого князя расскажете, — баронесса сделала вид, что смущена. — Дело в том, что он мне понравился… как мужчина…

— Александра Генриховна, его императорское высочество счастливо женат! — Прохор Петрович смотрел на нее с упреком. — В вас осталось хоть что-то святое? Или общеизвестный цинизм медицинских работников наложился на вашу теперешнюю профессию, образовав совершенно гремучую смесь?

— Все вместе… — вздохнула она и опустила глаза. — Могу я чуть-чуть расслабиться хотя бы среди своих и побыть просто женщиной?

— Конечно, можете, — улыбнулся Прохор Петрович и переглянулся с ухмыляющимся коллегой. — Как по мне, вы просто обязаны это сделать. Хотите услышать что-нибудь интересное про Александра Николаевича? Что ж…

Процесс соблазнения будущего императора шел по давно отработанному плану с учетом корректировок, внесенных после беседы с офицерами контрразведки, но жизнь внесла свои изменения: в каюту опять без всякого стука вошел абсолютно седой юноша, в котором Александра без труда опознала знаменитого на весь мир великого князя Алексея Александровича. Баронесса снова поднялась с кресла и замерла в поклоне, в очередной раз отметив, с какой досадой встают Прохор Петрович и Иван Олегович.

Представление Александры еще одному великому князю не затянулось, а он сам подвел итог:

— Александра Генриховна, для меня честь познакомиться с вами! То, что вы и ваши коллеги делают каждый день ради нашей с вами Родины, иначе как подвигом не назовешь! Спасибо вам за ваше служение!

Баронесса поблагодарила молодого Романова, который в достаточной степени походил на своего отца не только внешне, но и внутренне — тоже очень симпатичный, властный и ощутимо сильный. Но если у цесаревича эта сила была в большей степени спокойной, то вот у его сына буквально рвалась наружу.