Камень любви

— Я пока в остроге приказчик, — неожиданно рассердился Бауэр. — Мне разговаривать с кыргызами.

И, не дожидаясь, что по этому поводу скажет воевода, направился к сходням.

Но Мирон лишь крикнул вслед:

— Никишку толмачом возьми! Быстрее управитесь.

И снова поднял подзорную трубу. Сквозь ее стекла Киркей, казалось, смотрел на него в упор. Рот его кривился в злой усмешке. Уж его-то не заподозришь в мирных намерениях. Князь недовольно поморщился. Будь его воля, Киркейке не поздоровилось бы. Еще свежа была память о том, как кыргызы чуть не прикончили Мирона, когда табунщик принялся орать во все горло, что подлый орыс тяжело ранил бега Эпчея…

Воротные служивые оттянули в стороны тяжелые деревянные створки, обитые для крепости железными полосами, и Бауэр с Никишкой в сопровождении трех верховых казаков вышли из острога. Немец выступал с гордо поднятой головой. И, хотя отказался от трости, почти не хромал и шляпу перед послами Айдыны не снимал. Никишка держался за его спиной, но особого почтения к ним тоже не выказывал.

Кыргызы первыми потянули шапки с голов, спешились и, держа лошадей в поводу, двинулись навстречу — Киркей впереди, остальные — на пару шагов сзади. Из чего Мирон сделал вывод: именно Киркею доверила Айдына вести переговоры, хотя и знала о его давней неприязни к русским. Но почему бывший табунщик обрел столь большое влияние? С чего вдруг? Если только…

Мирон мгновенно покрылся холодным потом. Ужели чаадарская княжна стала женой этого отродья — сына батрака, или как там у них называется, кыштыма? Князь едва не взвыл от внезапной догадки. Он отчетливо, словно и не прошло три года с лишком, вспомнил те откровенно жадные взгляды, которые Киркей бросал на Айдыну. Неужто табунщик добился своего? И ребенок Айдыны от него?

Мирон стиснул зубы и с трудом перевел дыхание. Как же ему хотелось немедленно сбежать с крепостной стены, схватить за грудки Киркея и вытрясти из него пусть горькую, но правду об отношениях с Айдыной. Ревность разгорелась и полыхала тем убийственным пламенем, которое поглощает и разум, и все остальные чувства. Но внешне князь ничем не проявил свое волнение, лишь вспухли желваки на скулах да покраснели от напряжения глаза.

Наконец он опустил подзорную трубу. И без того хорошо было видно, что Бауэр и Киркей встретились и перебросились несколькими фразами, после чего кыргызы вновь вскочили на коней, а немец и Никишка направились к воротам.

— Чего они хотят? — нетерпеливо спросил Мирон, успевший спуститься с крепостной стены еще до того, как немец и черкас вернулись в острог.

Бауэр молча окинул его взглядом, но ничего не успел сказать. Его опередил Никишка:

— Айдынка желает встретиться с вами, Мирон Федорович!

Немец недовольно покосился на него, и Никишка с виноватым видом отошел в сторону и пробормотал:

— Я ведь того… Ничего… Просто порадовать спешил…

Бауэр нахмурился, с негодованием произнес по-немецки:

— Vor dem Vater in die Hölle eilen!

Но тут же исправился, пробурчал по-русски:

— Поперед фатера в ад гулять? In einem Moment [44]идти на цугундер получать шпицпрутен! Sehr schnell [45], болван!

Лицо у Никишки вытянулось, и он мигом переместился за спину князя, от греха подальше! А немец продолжал уже другим тоном, ровным и бесстрастным:

— Айдына просить позволения встретиться с воевода. Она готова шертовать русский царь.

— Даже так? — удивился Мирон. — Видно, и впрямь припекло!

— Об этом гонец не сказать, — буркнул Бауэр, — но я иметь смелость дозволять от твой имя. Или я не иметь право так поступать?

— Ты все правильно сделал, Герман, — Мирон похлопал его по плечу. — Думаю, к визиту княжны следует подготовиться, чтобы видела, как уважительно мы относимся к ее решению.

И не выдержал, улыбнулся.

— Со всем размахом и широтой русской души принять. Накрыть столы, чтоб ломились от угощений, а пиво и вина лились рекой. Подарки тоже приготовить щедрые, не скупиться и не причитать по этому поводу.

Последнее замечание относилось явно к Бауэру, но немец лишь скептически скривился.

— Не царская особа, чтоб ломать шапка перед ней!

Мирон с досадой отмахнулся. Он жил предчувствием скорой встречи, и ему было наплевать и на ворчание немца, и на недоуменные взгляды товарищей, и даже на то, что Айдына теперь чужая жена… Ему и только ему, властью, данной Петром, решать, кого и как, с почестями или без, привечать на вверенных ему территориях.

— Ты впустишь кыргызов в острог? — тихо спросил Овражный. — Как бы чего не вышло! Поначалу лучше переговорить с ними в ином месте, за пределами городка.

— Предлагаешь выехать навстречу? — посмотрел исподлобья князь. — Показать кыргызам, что мы до сих пор боимся и не доверяем им? Нет, тут другой случай. Глянь, у Айдыны воинов осталось — по пальцам пересчитать. Под твоим началом казаков больше, чем весь их табор.

— Тебе виднее, — не сдавался Андрей, — но я бы поостерегся допускать их в острог. Будто не знаешь, насколько коварны кыргызы! Будь их с десяток, и то натворят пропасть бед.

— Воины и все прочие останутся за воротами. Пропустим только Айдыну и ее сопровождение.