Камень, ножницы, бумага

Первой плюхой стал резкий удар по лицу. Малыш взвыл от боли. Затем Ковбой чуть отодвинулся и принялся ногами пинать его по ребрам. Тело Малыша приподнялось, а потом сжалось, и с каждым новым ударом оно выгибалось дугой и снова сворачивалось клубком. Удары производили странный, незабываемый звук. На какое-то мгновенье появилась уверенность: Ковбой брата убьет. Внезапно он остановился и стал его разглядывать, как будто размышляя, куда еще нанести удар. Малыш сел и обхватил обеими руками голову. Раньше я никогда не видела, как один человек бьет другого.

– Упала глициния, на полу лежала, – проговорил Малыш, не отводя рук от лица.

Ковбой развернулся и быстрыми шагами пошел в тростниковые заросли.

– И всё из-за какой-то дерьмовой шлюхи, – тихо, почти шепотом, произнес Малыш.

Из носа у него текла кровь. Он встал, и я подумала, что сейчас он пойдет вслед за Ковбоем, но пошел он к дому. Кармен, Марито и я как будто остолбенели. Ветер трепал тростник, стебли ударялись друг о друга.

– А зачем он его обнюхивал? – спросила я уже поздно вечером, когда мы с Кармен сидели на причале.

Кармен ничего не ответила. Ночь была очень темной и тихой, только иногда до нас долетали обрывки мелодий от маминого магнитофона.

Вдруг мы услышали глухой звук – кто-то прыгнул в лодку, а потом – металлический лязг уключин. Силуэт лодки отделился от суши, и по воде зашлепали весла.

– Кто это? – крикнула Кармен.

В ответ – тишина, только весла с шумом погружаются в воду.

– Ковбой, это ты?

– Марш по домам, поздно уже, – раздался из темноты голос Ковбоя.

Лодка пошла вниз по течению, и скрип уключин вместе с ударами весел по воде с каждой минутой становились всё тише, пока полностью не исчезли.

– Отправился к венгерке, разбираться, – проговорила Кармен. На острове напротив нас, за кронами деревьев, падали звезды. – Надеюсь, не убьет ее, а то ведь в тюрьму сядет.

Той ночью мне приснилось, что за мной гонятся какие-то мужики с ножами в руках. И еще мне приснилась Кармен, и она говорила мне, что венгерка мертва, потому что ее растерзал дядя.

8

Когда я в пятницу приехала на остров, на следующей после воскресной драки неделе, Кармен ждала меня на причале.

– А дядя уехал в Сантьяго, еще в понедельник, – с ходу объявила она мне, не дав даже сумку в дом забросить.

У доньи Анхелы было два сына, обосновавшихся в Сантьяго: Сильвио и Анхéлико. Анхелико разводил свиней и время от времени присылал такое количество колбас чоризо, что донье Анхеле приходилось часть их отдавать Вирулане, чтобы он распродал излишки через плавучую лавку. Анхелико делал колбасы вместе с целой ватагой друзей из разных провинций – все, как один, гуляки и пьянчуги, по мнению доньи Анхелы, – которые приезжали к нему один или два раза в год и жили в его доме, пока не завершали изготовление всех этих бесчисленных кровяных и копченых колбас. Проблема, как мне объяснила Кармен, заключалась в том, что за этим занятием вся компания так хорошо проводила время, что, когда кончались свиньи, принадлежащие Анхелико, они бросались рыскать по окрестностям в поисках чужих, и не раз и не два дело заканчивалось каталажкой или больницей – последствиями драк с соседями. Пару раз в год Ковбой ездил проведать братьев, но на этот раз он ни словом не обмолвился, что собирается в Сантьяго. И Кармен сочла внезапный отъезд дяди в высшей степени подозрительным.

Она обвила мне плечи рукой и перешла на шепот.

– А ты знаешь, что никто не видел, как венгерка возвращается в город?

Я занесла вещи в дом, а потом мы с ней забрались в тростниковые заросли. Там было холодно и пахло сыростью.

– Совершить идеальное преступление невероятно трудно, – сказала Кармен. – Мы должны провести расследование.

Естественность, с которой Кармен, судя по всему, допустила мысль о том, что ее дядя способен кого-нибудь убить, не привлекла моего внимания. Перед нами возникла единственная задача – расследовать это дело, разузнать, что же на самом деле произошло, и я в очередной раз ей подчинилась.

Плыть в тот же день к дому венгерки было уже поздно, так что мы решили отправиться туда назавтра, но времени мы зря не теряли: в ожидании ужина уселись в лодку и принялись фантазировать о смерти венгерки.

Кармен решила, что она была задушена.

– Рука ее свешивается с кровати, ладонью вверх; пальцы уже, скорей всего, посинели. И глаза открыты – он ведь ей даже глаза не закрыл, уходя, – вещала она монотонным голосом предсказательницы. – Однажды в Сантьяго он поймет наконец, что совершил, и вот тогда пойдет и вдрызг напьется.

Кармен полагала, что взрослые пьют алкоголь, чтобы уйти от грусти и печали, и добавляла, что сама она, если ей когда-нибудь станет грустно, пить не станет, потому что намерена погрузиться на самое дно океана печали. Слушая ее, тебе казалось, что эта самая грусть-печаль – вполне себе реальное место, как, например, дно ручья, вытекавшего из канала, до которого мы столько раз пытались донырнуть, но безуспешно.