Камень-обманка

— Экой ветродуй! — озлился Гришка, подбежавший к Ночке. — Чё с ней?

Андрей стащил лыжи, стал возле кобылицы на колени. И ему бросилась в глаза пугающе белая, зазубренная, как сломанный сук кость, выпирающая из разорванной кожи на ноге лошади. Россохатский вскочил, губы у него дрожали, и русая путаная борода вздрагивала тоже.

Дикой в стороне беззвучно шевелил губами, рассматривая треснувшую в загибе лыжу.

Андрею страшно захотелось в этот миг ударить Мефодия наотмашь, выплеснуть на него всю злость и раздражение, отяжелявшие душу. Однако он нашел силы сдержать себя.

Ночка смотрела огромными влажными глазами в синеву саянского неба и пыталась подтянуть к брюху ногу, сожженную болью. Внезапно дернулась, стараясь привстать, но не смогла, и из ее горла вылетело, клокоча и прерываясь, хриплое ржанье, похожее на плач.

— Чё делать будем? — потерянно спросила Катя.

Дин молча покачал головой, и никто не понял, что это значит.

— Пристрели лошадь, — сказал Хабара Россохатскому. — Нечё ей без нужды мучаться.

— Не могу, — отказался Андрей, — бей сам, сделай милость.

Гришка молча стянул со спины винтовку, перегнал патрон из магазина в ствол и, ткнув дуло в голову Ночки, нажал на спусковой крючок. Но масло, видно, замерзло в оружии, и случилась осечка.

Хабара негнущимися, черными от грязи и мороза пальцами снова оттянул курок и, отвернувшись, выстрелил.

Катя стояла в отдалении, не смотрела на то, что делалось возле лошади, плечи женщины тихо вздрагивали.

По лицу Дина трудно было судить, как он отнесся к гибели животного: взгляд его выражал лишь сильную усталость и тоску.

И только Мефодий принял беду совершенно равнодушно. Его занимала трещина в лыже, и он даже не повернулся на выстрел, будто Хабара бил по неживой мишени и это в общем-то никого не касалось.

Зефира знакомый звук боя, кажется, не испугал. Но, увидев, что Ночка лежит без движения, почуяв запах крови, жеребец испуганно заржал, и его кожу взбугрила нервная рябь.

Так, вздрагивая, он подошел к кобылице и несколько секунд стоял, почти к копытам опустив голову, уткнувшись слезящимися глазами в снег.

— Пошли! — наконец сказал Хабара, ни на кого не глядя. — Дикой, положи Ночкин груз на скачки. Ну!

Лед Шумака был такой же, как лед Китоя, и они шли, обливаясь потом, помогая Зефиру волочить сани.

Зимовье увидели еще издали. Его крыша, освещенная лучами заходящего солнца, утонула под снегом, и оттого казалось, что дом врос в землю. Неподалеку от избы стожком торчала еще одна земляная хатка, как потом оказалось — баня.

В трехстах саженях от зимника китаец велел всем укрыться за деревьями и, переглянувшись с Хабарой, бесшумно побежал на камасах к избе. Андрей видел, как старик несколько мгновений рассматривал порошу вблизи дома. Затем уже спокойнее пошел к двери, отгреб от нее снег и исчез из вида.

Вскоре появился снова и махнул рукой.

Последние шаги до жилья показались Андрею мучительными. Мешок давил на плечи, ноги вихлялись без всякого порядка, губы, соленые от пота, горели.

Войдя внутрь избы, Россохатский свалил груз на пол, лег на голые нары и, уже ни на кого не обращая внимания, мгновенно заснул.

Он не видел, как Хабара и Катя принесли из сарая колотые дрова и бересту и растопили печь. И разумеется, не заметил улыбки Дина, промелькнувшей на желтом лице, когда старик, усевшись у печки, протянул к огню прозрачные, точно из оплывшего стеарина, ладони.

Затем легли и заснули остальные мужчины.

Лишь Катя бодрствовала еще некоторое время. Она вышла на воздух, вынесла из сарая остатки дров, завела под крышу Зефира и только тогда вернулась в избу.

Но вот легла тоже, прижалась к Андрею и впала в забытье.

ГЛАВА 15-я ТЫ ОДНА, НАС — ЧЕТВЕРО

Андрей открыл глаза и, немного придя в себя, с удивлением узнал от Кати, что провалялся на жестких нарах без малого сутки.

Женщина поглаживала его по длинным спутанным волосам, сияя глазами, утешала:

— Ну, вот и ладно, вот и хорошо — поспал в покое, в безопаске, теперь полегче станеть.

Россохатский лежал лицом вверх и разглядывал низкий закопченный потолок. Машинально подумал: зимник оттого и приземист, что высокую избу трудно нагреть.

Комната имела сажени три в длину да чуть поменьше в ширину. В земляной пол врыты стол и две лавки; близ них глинобитная печка с трубой из плитняка. Небольшое окно, затянутое оленьим пузырем, скупо пропускало свет.

Андрею казалось: после такой дороги всем будет отдых и безделье много дней. Но, поднявшись с нар, обнаружил, что Хабары нет, исчезла его винтовка и лыжи Дина. Катя сообщила: Григорий встал раньше других и на камасах старика ушел в тайгу.

Вернулся Хабара в полдень. Подождав, когда отпотеет металл винтовки, аккуратно протер его тряпкой, поставил лыжи к стене и, весело взглянув на обитателей избы, присел к огню.

— Где был? — поинтересовался Андрей.

— А где ж быть? — отозвался Гришка. — Места глядел.

Согревшись у печки, стрелявшей яркими — в сумерках — искрами, кинул одноглазому:

— Поди к Китою. Поруби кобылицу, коли волки не растащили. Привезешь мясо — забьешь в лед. Зима длинная.

Дикой передернул плечом.