Камень-обманка

Грязнов наведывался и в Шимки, стараясь нащупать следы Кирилла Новикова, но, с чем явился, с тем и ушел.

Увлеченный воспоминаниями, торговец на время забыл о Лю. Теперь он снова взглянул на китайца, спросил сумрачно:

— Кто те люди, что ищут Чашу? Вы верите им?

Лю пожал плечами.

— Письменных рекомендаций они не приносили, господин Грязнов. Русские называют таких типов перекати-поле. Это сброд.

Грязнов полюбопытствовал:

— А если они найдут Чашу и утаят это?

— Возможно, — усмехнулся китаец. — Но, поверьте, я неплохо стреляю и сумею постоять за хозяина. За себя — тоже.

«Что ж… — подумал Артемий. — Куросава не станет рисковать и кидаться деньгами без надежды на успех. Однако его надежда, может быть, всего лишь сильная жадность».

В который раз, разжигая трубку, Грязнов попытался вспомнить все, что связывало его с ювелиром и Лю.

Дела нередко понуждали торговца наезжать в Иркутск. Связанный коммерческими операциями с Монголией и, через ее посредников, с Китаем и Тибетом, он, естественно, не мог не обратить внимания на японца, скупавшего и перепродававшего золото.

Они быстро нашли общий язык, и Грязнов, отправляясь за рубеж, дважды увозил из Иркутска в Харбин окатанные самородки. Когда Куросава передал ему третью партию, Артемий сказал, что не повезет ее до тех пор, пока японец не скажет, откуда металл.

Ювелир вынужден был сообщить, что купил его у неизвестного, которого больше ни разу не видел. Куросава хорошо угостил незнакомца, и тот под хмелем выболтал: самородки с Шумака. Правда, спохватившись, назвал уже не Шумак, а его правый приток — Урто-гол.

Артемий побелел от волнения. Снова, как мираж, возникла перед глазами Золотая Чаша, из которой Дмитрий Демин горстями добывал окатыши.

Стараясь скрыть душевную дрожь, Грязнов спросил японца, готов ли он, Куросава, взять его в долю?

Ювелир печально усмехнулся.

— В противном случае я не стал бы делиться тайной, господин Грязнов. Вы это понимаете не хуже меня.

Однако, заключив союз, японец тут же поспешил нарушить его. Ничего не сказав компаньону, он послал Лю Джен-чана на Шумак и Урто-гол, пообещав слуге, что, в случае успеха, треть добычи — его.

Китайца не было в Иркутске полгода. В дом он явился ночью. В оборванном и истощенном человеке трудно было узнать слугу ювелира. Одежда на Лю висела клочьями, лицо, изъязвленное мошкой, казалось, уже не удастся отмыть от грязи. Однако слуга по-прежнему был молчалив, спокоен, ни на что не жаловался.

Он сообщил: Чашу не нашел, найти ее одному невозможно, надо сколачивать артель. Только много малых ручейков вырастят большую реку.

Ювелир счел, что слуга говорит разумные вещи, и стал понемногу готовить припасы и оружие, исподволь подыскивал людей.

Грязнов узнал об этом. Как-то навестив ювелира, процедил сквозь зубы:

— Мешок желаний не имеет дна. Так, кажется, полагают ваши соотечественники, господин Куросава. Однако хочу предупредить: я способен сердиться.

— Господин Грязнов шутит? — улыбнулся японец.

— Нет. Вы послали Лю на Шумак, ничего не сказав мне.

Ювелир снова оголил зубы в улыбке.

— Виселица за кражу редьки! Право, напрасно. Лю молод и хотел попытать счастья. Он шарил золото — так. Но это — не Чаша.

— Хочу верить вам, Куросава-сан, — сдерживая раздражение, произнес торговец, — хотя впервые слышу о старателе, уходящем в тайгу без лотка, лопаты и кайлы. Вам, вероятно, известно: я сам перекопал немало песка.

Японец похрустел пальцами, закурил, покачал головой.

— Мне вспоминается одна притча, господин Грязнов. Она не имеет отношения к нашему разговору. Я просто хочу отвлечь вас от напрасных огорчений. Итак. Пошло дерево к богу жаловаться на топор. Бог сказал: «А у топора рукоятка деревянная». Не правда ли, забавно?

— О да! Кстати, о топоре. Верно говорят: «Топор, построивший дом, за порогом стоит». Я не люблю стоять за порогом.

— Конечно… конечно… Однако пора подкрепиться.

Куросава позвонил. Появился слуга.

— Вина и поесть, — попросил хозяин. — И разделите с нами ужин, Лю.

Китаец принес саке и еду, сел за стол, разлил водку по рюмкам.

Грязнов нахмурился. Третий ни к чему. Старик умышленно тащит парня за стол, чтоб заткнуть рот гостю.

И Куросава, и Грязнов, скрывая сведения друг от друга, достаточно полно знали, кто такой Лю Джен-чан.

Китаец, которому едва ли исполнилось тридцать лет, был уже, по выражению русских, «стреляная птица» и «тертый калач». Еще два года назад он нес на себе обязанности батоу большой артели, искавшей женьшень. Удача сопутствовала Лю, и он нередко приносил корни сибирским и маньчжурским купцам.

Два лета назад молодой человек появился в Иркутске и продал приятелю Грязнова купцу Второву десять крупных корней. Прежде, чем вернуться домой, Лю навестил Куросаву: принес ювелиру небольшую партию золота.

Уплатив деньги, японец побарабанил пальцами по столу, сказал:

— У меня плохое известие, господин Лю. В Маньчжурии вас ищет полиция. Бесследно исчез член вашей артели… Кхм… После вполне удачного промысла.

Китаец долго молчал.

— Что вы предлагаете? — наконец спросил Лю.