Камень-обманка

«НЕ МЕСТО СТРАХУ И СОМНЕНИЯМ!

Братья станичники!

Наступает решительный час борьбы с воровскими шайками.

Грозная армия Деникина, Донцы, Кубанцы, Терцы очистили юг и неудержимым потоком стремятся к сердцу России — Москве… Железное кольцо смыкается, стальные тиски сжимают Совдепию со всех сторон…

Наш центр с боем отошел к Уральским горам, а фланги остались на месте и образовался громадный мешок на 1000 верст по фронту. А кто знает, почему наша середина отошла? Этого-то мы как раз и не знаем, это известно только штабу и составляет военную тайну…»

— Каково? — покосился Будберг на Колчака, увидев, что тот перестал читать. — Не правда ли, наших казаков никак не обвинишь в избытке ума?

— Перестаньте паясничать, барон… — уныло отозвался Колчак. — И как вам не надоест язвить в подобной обстановке!

Однако адмирал тут же вспомнил речь Дутова, которую тот произнес в его присутствии перед казачьим полком в станице Островной, под Курганом. Трудно поворачивая голову на толстой короткой шее, картинно выставив вперед правую ногу и похлопывая пухлыми пальцами по эфесу шашки, генерал говорил, нимало не смущаясь присутствием адмирала:

— Мы не с демократией, не с аристократией, не с той или иной партией, мы, казаки, — сами единая партия. Мы сначала казаки, а потом русские. Ура, братцы!

Казаки жидко кричали «ура!» и уныло глядели на двух офицеров, топтавшихся возле багрового от усердия командира полка.

Как-то, еще перед наступлением на Пермь, Дутов прислал главковерху депешу, над которой не один день потешался штаб. В телеграмме, которая не отличалась ни смыслом, ни связью, казачий атаман сообщал:

«Ввиду давления наших сил на их левом фланге, вожди большевиков решили, что они называют, «организовать тыл у своих противников». Для этой цели семьдесят лучших пропагандистов и наиболее способных агитаторов и офицеров перешли через фронт и теперь рассеялись где-нибудь среди вас».

Это «где-нибудь» совершенно вывело Колчака из равновесия. А то он, Колчак, без Дутова не знает, что в белых тылах действуют агенты коммунистов!

М-да… Этот солдафон, ей-богу, отличная мишень для красных газет и красной пропаганды. Будберг прав, перо и бумага противопоказаны генералу!

Десятого октября 1919 года Черчилль телеграфировал в Сибирь и на юг России:

«Британское правительство приняло решение сосредоточить свою помощь на фронте генерала Деникина».

Это была почти катастрофа, сигнал бедствия, — престиж Колчака летел под откос. Он, Колчак, не оправдал доверия и надежд союзников, он обманул их чаяния на землю, на хлеб, на руду и теперь понимал: ему никогда не простят этого. В игре Великобритании он был уже битая карта.

В начале ноября развал в правительстве и армии, кажется, достиг предела. Белые войска стихийно катились на восток. Все попытки сдержать напор большевиков кончились впустую. Дело дошло до того, что генерал Гривин наотрез отказался выполнить приказ командующего 2-й армией — дать бой красным. Взбешенный его упрямством Войцеховский в упор застрелил Гривина.

Жанен, навестивший в эти дни Колчака, был весьма шокирован видом и настроением главнокомандующего. Француз записал в дневнике:

«Он похудел, подурнел, взгляд угрюм, и весь он, как кажется, находится в состоянии крайнего нервного напряжения. Он спазматически прерывает речь. Слегка вытянув шею, откидывает голову назад и в таком положении застывает, закрыв глаза. Не справедливы ли подозрения о морфинизме? Во всяком случае он очень возбужден в течение нескольких дней. В воскресенье, как мне рассказывают, он разбил за столом четыре стакана».