Камень-обманка

Доставивший в контрразведку копию телеграммы, сообщил, что Новокшонов обратился за указаниями к главнокомандующему Северо-Восточным фронтом Звереву. Главком приказал пропустить состав в Иркутск, где сделано все, чтобы арестовать адмирала.

Получив директиву, командир отряда посадил в вагон Колчака своего адъютанта Соседко и разрешил движение.

Долгие дни тащился эшелон до Ангары. И в Черемхово, и на других больших станциях красные собирались в большом количестве и требовали выдачи адмирала.

Они стягивали силы к железной дороге и грозили забастовкой, если чехи попытаются спасти ненавистного им человека в хвостовом пульмане. Все вокруг бурлило.

Но майор Кровак, выполняя инструкции Жанена и Сырового, повсеместно отказывал депутациям.

Занкевич понимал: не будь этих инструкций, майор без колебаний выдал бы эксправителя и его спутников — именно они сулили бегущим на восток чехам всяческие неприятности.

Вблизи Иркутска в купе Кровака явился представитель Черемховского военно-революционного штаба Василий Буров, прохрипел простуженным голосом:

— Вот что, майор, — ты посадишь в поезд меня и восемь вооруженных рабочих. Если нет — прикажу взорвать эшелон.

— А если я тебя — к стенке? — побагровел Кровак.

— Если меня — к стенке, поезд — на воздух. Ну?

Бойцы Бурова трое суток лежали в снегу, возле железнодорожной насыпи, ожидая Колчака и золото. Лица их были темны от мороза, обветрены, и в глазах, потемневших от ярости, гнездилась тяжелая, как свинец, злоба.

— Ну?! — повторил Буров.

И чех, ни с кем не советуясь и никому не докладывая, посадил в одну из солдатских теплушек девять красных дублеров чешского караула.

Пятнадцатого января, в полдень, прибыли в Иннокентьевскую[7], до Иркутска оставалось шесть верст. Настроение в вагонах под союзными флагами было подавленное, почти истерическое. Все понимали: в самое ближнее время, если не тотчас, решится судьба пассажиров, очень похожих на пленников.

Колчак знал со слов Занкевича, в свою очередь получившего сведения от чехов: все эти дни, пока они тащились из Нижнеудинска до Иннокентьевской, Жанен и Сыровой совещались о судьбе бывшего верховного правителя.

Нет, было бы неверно полагать, что высоких комиссаров не тревожила судьба Колчака. Они отлично понимали, что пленение адмирала, поставленного ими во главе контрреволюции — это и удар по ним самим, удар, подчеркивающий масштабы поражения и позора. Именно поэтому они обратились к Жанену с нотой.

В документе говорилось:

«Высокие комиссары объявляют, что должны быть приняты меры, в пределах возможного, к обеспечению личной безопасности адмирала Колчака. Если события принудят адмирала Колчака обратиться по этому поводу за защитой к союзным войскам, то не может быть сомнения, что названные войска должны принять адмирала Колчака под свою защиту и принять все необходимые меры к обеспечению его переезда в безопасное место».

Жанен, получив ноту, подчеркнул красным карандашом слова «в пределах возможного» и желчно усмехнулся. Если все они: англичане, американцы, французы, японцы — хотят унести отсюда, из России, ноги, они не должны приводить в ярость красных, да и чехов, с которыми у адмирала теперь весьма натянутые отношения. Значит, надо выдать Колчака Политцентру, захватившему власть в Иркутске, и пусть эсеры и меньшевики грызутся с красными. А там, как бог даст.

Нет, право, можно подумать, что высокие комиссары свалились с луны и не знают, что творится на этой грешной земле, у них под носом!

— А это что?! — внезапно побагровел француз и ткнул пальцем в бумагу, только что доставленную адъютантом. — Это что, я вас спрашиваю?

Это был ультиматум интервентам, подписанный командованием красных черемховских партизан. Шахтеры требовали выдать Колчака и золотой запас России, угрожая, в случае сопротивления, большой бедой захватчикам.

Дочитав ультиматум до конца, Жанен, опираясь руками о стол, поднялся на ноги, несколько раз прошелся по салону, и генералу показалось, что вагон дрожит и кренится, будто летит по рельсам со страшного поворота в пропасть.

Однако никакого решения в голову не приходило, генерал на мгновение подумал о чешском составе, в котором тащился к Иркутску Колчак, совершенно по-солдатски сплюнул на пол и что-то пробормотал, кажется, «вивро́н, верро́н»[8].

Тем временем в пульмановском вагоне эшелона 58-бис предпринимались последние судорожные попытки спастись.