— Здравствуйте, Агафья! — поздоровалась Лиззи, но недовольно фыркнула на такое обращение. Больше всего в жизни девушка не любила уменьшительную форму её имени. — По вам и не скажешь, что стареете. Ни одного седого волоса!
— А, по волосам мало что сказать можно, — махнула рукой Агафья и потянулась к руке Катерины, где что-то долго рассматривала и произнесла: — Что-то тебя интересное ждет, какая-то новость неожиданная, после которой твоя жизнь больше не будет прежней. Чернеет душа твоя, чернеет. Спасай её, пока не очернила совсем.
— А вы все ворожите, Агафья Иллиадоровна? — заметил Петр, подъезжая к воротам, где уже столпились все, кто был в доме.
— Полно тебе, Петя, полно. Мы цыгане не ворожим, а судьбу говорим. Ворожить это к тем, — женщина махнула рукой в правую сторону, где жил соседний табор, и плюнула себе под ноги. — Мы не из этих, с дьяволом не носимся, Господа Бога почитаем.
Тут к дому подъехала новая машина с гостями — это был Павел Юрьевич Ушаков, двоюродный дедушка сестер и знаменитый на весь город отставной полковник. К своим шестидесяти пяти годам он опустил себе хорошую седую бороду, которую регулярно остригал у одного единственного мастера, беспричинно хваля того любому знакомому. По доле службы, до выхода на пенсию, носить бороду ему возбранялось, потому, когда настал долгожданный час Х, он начал усиленно отращивать растительность. Павел Юрьевич был человеком опытным и бывал на передовых, а не отсиживался в штабе. Полковников, что просиживали штаны на пустом месте и даже боялись нос сунуть к солдатам, он на дух не переносил и позволял себе высказывать в их адрес язвительные и оскорбительные выражения, не боясь за свою голову. Сам по себе он был скрытным человеком, о себе говорил мало, сухие факты, но о других мог рассказывать часами без продыху. Верхушку генеральскую всегда отчитывал в своих рассуждения и редко соглашался с их решениями.
На самом деле, Павел Юрьевич был несчастным человеком. Служба и несколько конфликтов, которые он прошел, гордо вынеся вся тяготы и ужасы войны, забрали у него молодость слишком рано, взамен оставив ранения и шрамы. Правая щека, изуродованная на его первой военной вылазке, навсегда оставила рубец в его душе, а также забрала частично зрение с правого глаза. Кости, ближе к преклонному возрасту, стало неимоверно крутить, что без болеутоляющих нельзя было вынести и дня. Кожа ног, некогда взятая пару раз траншейной стопой от мокрых армейских портянок и долгих окопных отсидок, хоть и восстановилась с годами, но каждую осень и весну продолжала слазить. Ушаков никогда не надевал открытую обувь, которая показала бы масштаб потери.
И Павел Юрьевич никогда не изменял своим традициям, потому явился в парадной форме, которую носил триста шестьдесят дней в году, со звонко позвякивающими медалями и яркими планками, заменяющими часть наград. Ботинки его были начищены настолько ярко, что блеск от них мог выжечь кусочек бумаги. Ушаков в принципе не переносил не начищенную обувь и считал, что мужчина не имеет права носить грязную не полированную обувку.
С Павлом Юрьевичем была его не родная племянница — Светлана. Молодая особа достаточно зажиточных родителей, которые вкладывались в дочь с самого рождения. Она часто сопровождала полковника после смерти Ольги, жены Павла Юрьевича.
Ольга ушла из жизни всего полгода назад и смерть её была спокойной: муж с утра не смог разбудить жену, уснувшую и не проснувшееся — милосердная смерть. По информации от медиков, остановилось сердце, и она не мучилась. К сожалению, детей за всю жизнь они не заимели из-за Павла Юрьевича, который обморозился в окопе и не смог дать жизнь. Ольга не серчала на мужа, поддерживала его, так они и прожили душа в душу сорок лет три месяца и пятнадцать дней. Смерть жены стала большим ударом для Ушакова, и он сильно сдал по здоровью за прошедшие полгода, но старался бахвалиться. Единственной отрадой для него стали его ближайшие родственники: сестры Елизавета и Катерина, а также племянница Светлана — больше родственников под боком полковник, к сожалению, не имел.
— Катерина, душенька моя, солнышко мою ясное! — Павел Юрьевич стал целовать розовые щечки именинницы. — О, Лиззи ты тут! И Агафья Иллиадоровна! И Дмитрий! Батюшки, все самые порядочные и добродушные люди собрались. А я думал, будет большой семейный подряд и для компании взял с собой Светочку. Знал бы, знал бы — не стал беспокоить юную студентку, отпустил бы гулять.
— Что вы, Павел Юрьевич, мне не в тягость с вами, — отнекивалась Светлана, мило покраснев.
— Ой, не нужно, Светик. Знаю я вас, молодежь, вам еще гулять и гулять. — Ушаков потряс кулаком, будто поддерживая начинания молодежи.
— Все струняешь, поучаешь, не меняешь с годами.
— Агафочка, так я же не против. Наоборот, говорю, что нужно пробовать мир вокруг, пока это возможно и поддерживаю начинания. Да мои сослуживцы в их годы только и успевали сбегать с части да поближе к нежным дамам с соседнего села. Помню, как друг мой, Сашка Левый по осени решил немножко поразвлекаться.