Камень в моей руке

— Фреди, но… но ведь это наша дочь, — лепетала Фавр, цепляясь за полы его пиджака. В тот момент я понял, что готов отдать что угодно, только бы Дита никогда не встретилась со своим отцом, не увидела его перекошенного от злобы и презрения лица. Я вспомнил о Робе, о Ранбире, о навсегда уснувшей Дафне и об истекавшей кровью Фриде, об Аннике — и о тех сотнях детей, безмолвной стеной стоявших за их спинами, имен и лиц которых я уже никогда не узнаю. И я заговорил. Не от своего имени — выражая их боль и гнев. И голос мой уже не дрожал.

— Вы… вы оба — омерзительны. Вы возомнили себя представителями высшей расы, наделенной правом решать, кто достоин жить, а кого следует уничтожить. В вас нет ни сердца, ни души. Вы виновны в смерти сотен детей. Вы наживались на их страданиях, травили их химикатами, морили голодом и ставили над ними опыты, как над лабораторными крысами. Вы отреклись даже от собственной дочери. В вас нет ничего человеческого. И если это и есть признаки высшей расы, то я рад, что не принадлежу к ней.

В зале воцарилась мертвая тишина. Потом кто-то сдавленно всхлипнул, и это словно послужило спусковым крючком: люди вскакивали с мест, кричали что-то, бросали пустые стаканчики из-под кофе. Ни Шульмана, ни Шаллмайера в студии уже не было. А Фавр сидела в кресле, высоко вскинув голову, и только лицо ее, покрывшееся красными пятнами, дергалось, словно кто-то перекрутил пружину механических часов и сломал завод.

…Разразился настоящий скандал. В вечерних новостях показали запись задержания Фавр. В ее бледном лице не осталось и следа прежней непоколебимой самоуверенности. Корреспондент сообщила, что Шаллмайер скрылся и объявлен в международный розыск. Затем шли кадры из клиники: Вагнер затравленно моргал от ярких вспышек десятков фотоаппаратов, а Гуго извивался и визжал, как девчонка, пока двое плечистых ребят в форме вели его к полицейской машине. Затем камера взяла чуть вправо и остановилась на кучке обритых наголо детей в разноцветных пижамах. Они испуганно жались друг к другу, как птицы в непогоду. Я изо всех сил вглядывался в лица, надеясь узнать Бруно или кого-то из наших, но тут стали передавать биржевые сводки и прогноз погоды. Я дважды хлопнул в ладоши, и изображение исчезло.

Эпилог

Разумеется, маму с треском выгнали со студии. После самоуправства с эфирными записями (а именно так руководство телеканала обозначило то, что она вклеила в фильм о клинике фрагменты записей с моих очков) на ее телевизионной карьере можно было ставить жирный крест. Впрочем, я не заметил, чтобы она слишком уж печалилась по этому поводу. После ее ухода из съемочной бригады многие ребята со студии тоже положили заявление на стол. И закатили шумную вечеринку по этому поводу. Причем героем дня стал, как ни странно, я. Каждый считал своим долгом похлопать меня по плечу и сказать пару ободряющих слов, а главное — примерить те самые очки.

Оказывается, правая дужка прилегала слишком плотно вовсе не случайно: как только она фиксировала учащенное сердцебиение и выброс адреналина, в оправе автоматически включалась микрокамера и записывала двухминутное видео. Как пояснил маме продавец маленького магазинчика оригинальных подарков, эти очки — копилка ярких впечатлений. Если сердце обомрет от восторга, бешено заколотится от страха или понесется галопом от счастья, этот короткий миг навсегда останется в памяти. Говорят, после выхода скандального шоу дела у парня пошли в гору.

На протяжении нескольких недель маме пришлось отбиваться от атак ушлых репортеров, стремящихся любыми путями получить видеозаписи. Но если кто-то и собирался прославиться на скандале с Шварцвальдом, то уж точно не я. Впрочем, на заседаниях суда присутствовать все же придется. Но это крайне скромная плата за удовольствие знать, что ближайшие десятилетия Фавр и ее цепной пес, а также Гуго и его шайка проведут за решеткой. А вот профессор Стрейджлав до вселенской славы так и не дожил: когда мы сбежали из клиники, замуровав его с Вагнером в лаборатории, бедняга так раскипятился, что его хватил удар. Если есть в мире справедливость, он, согласно верованиям народа Ранбира, родится навозным жуком в беднейшей окраине Дели.

Но его кончина отсрочила смерть Элизы и маленького Лукаса. Фавр была слишком занята, чтобы заниматься их судьбой, и заперла в карцере, пока все не утихнет. Там их и обнаружили волонтеры «Врачей без границ», которым правительство поручило временное управление клиникой. Впрочем, после разразившегося скандала клиника опустела: родственники спешно разобрали измученных оздоровительным закаливанием и голоданием пациентов по домам.

Завтра мы с мамой поедем на вокзал, чтобы встретить с поезда Элизу, Бруно и Лукаса. И Оливия будет с ними. Это первое в ее жизни путешествие так далеко на север. Чувствую, разговоров будет на всю ночь.