Камень власти

Болтали, будто архитектор Квасов построил его «на льду», выкопав котлован до «вечной мерзлоты». Само по себе это вызывало любопытство. Воображение Елисавет живо нарисовало белоснежные ледники с торчащими из них бивнями мамонтов. Но прибыв на место, государыня не обнаружила ни того, ни другого. Дом стоял как дом, не хуже и не лучше столичных. С колоннадой, флюгером и чересчур узкими окнами второго этажа.

— Где же лед? — Разочарованно спросила Елизавета.

— Под домом, Ваше Величество. — Отрапортовался обер-егермейстер.

— В подвал я не полезу, — императрица раздраженно хлопнула веером по ладони. — Айда кататься на лодках. Хоть так развлечемся.

Прелесть катания заключалась в том, что лодками можно было не управлять. К ним даже не полагалось весел. Расписные резные суденышки спускали на воду в верховьях Гостилки у барского дома. С полверсты они на немалой скорости неслись по узкой извилистой реке, толкаясь о берега, на лету преодолевая песчаные отмели, пока в низовьях, у круглого Минихова пруда вода не замедляла бег, и гайдуки Разумовского не вытаскивали лодки баграми на сушу.

Сколько шуму, испуганных криков, смеха, просьб о помощи доносилось с реки! Сколько романов завязалось во время опасных игра! Сколько кавалеров, не сумевших удержать равновесие лодки, навеки погубили свою репутацию в глазах дам!

Когда Елисавет была помоложе, она, как пиратский капитан, умела утаенным на дне шлюпки шестом подтолкнуть соседнее судно на опасную стремнину или пустить ко дну. Но теперь веселые времена миновались, грузная государыня сошла в лодку не без помощи троих вельмож, и та, просев под многопудовой тяжестью пассажирки, чинно заскользила мимо берегов. Не то чтобы медленно, но и не вскачь, как бывало раньше.

— Скука, — констатировала Елисавет, когда лодка остановилась у Минихова пруда. — Пойдем что ли перекусим. Подрастряслась я. Хороши, граф, твои лодки только аппетит нагонять.

Алексей Разумовскйи покраснел.

«Вот колода! — С раздражением подумала великая княгиня. — Сама не веселится и другим не дает». Раньше императрице нравилось многое из того, что теперь вызывало тоску. «Неужели и я стану такой? — Думала Като. — Вздорной. Сварливой. Никому не в радость и в тягость самой себе». Жалела ли она Елисавет? Да, пожалуй… жалела бы с расстояния в сто верст и с чужих слов. А рядом с императрицей великая княгиня чувствовала себя, как на болоте без слеги. Одно неверное движение и…

Като одернула себя. Она стыдилась подобных мыслей. Давно пора держаться увереннее. Она не одна, ее любят и уважают многие. Понимает ли это Елисавет? Несомненно. Потому и злится. От бессилия. И сознания, что ее собственное время ушло навсегда.

Ужин в доме обер-егермейстера был необыкновенно тяжел. Жареную на вертелах кабанятину подавали в покои на втором этаже с помощью вращающегося стола на длинной ножке-винте. Гости не видели ни лакеев, ни грязной посуды, тарелки ускользали вниз и мгновенно заменялись новыми. Великокняжескую чету отпустили рано. Елисавет не терпела, чтоб в ее интимном кружке присутствовали болтун-племянник и его зазнайка-жена. «Пусть идут. Без них веселее!»

Екатерина вздохнула с облегчением, оказавшись за дверями царских покоев. Спальня Елисавет находилась в старом доме обер-егермейстера, а наследнику отвели комнаты в новом, том, что «на леднике». Здесь было сыро, штукатурка до сих пор не высохла, но уже кое-где отставала от стен толстыми слоями, как пудра от щек немолодой кокетки. И все же цесаревна почувствовала себя лучше, оставшись одна. Она досадовала только на то, что сегодня придется провести ночь в кампании великого князя. О второй спальне, конечно, никто не позаботился! Впрочем, царевич так напивался под вечер, что все неудобство сводилось ко сну в обществе храпящего, неудобопереворачиваемого человека, чей желудок поминутно бунтовал, против излишка пунша.

Оставив жену в верхних покоях, великий князь отправился вниз, нагружаться вином в обществе своих лакеев. Като предпочла посидеть часок другой в гардеробной, почитать при свечах, пока Петр Федорович не уляжется.

Часа через два она на цыпочках вошла в комнату. Великий князь уже спал. Он храпел, запрокинув голову, а на его тонкой шее птичьим зобом ходил острый кадык. Стараясь не шуметь, Като осторожно прилегла на край кровати. Одеяло было придавлено телом Петра и натянуть его на себя женщине не удалось. Она взяла плед, закутала ноги и попыталась заснуть. Но сделать это в таком сыром помещении было непросто. Като привыкла спать в тепле и при открытых окнах. Холод и духота были ее врагами с детства.

Однако в комнате воздух казался так сперт от дыхания великого князя и напоен винными парами, что через четверть часа у цесаревны разболелась голова. Она встала и с раздражением толкнула окно рукой, разбухшая рама с трудом поддалась. Петр Федорович пьяно заворочался, бурча что-то себе под нос, но Екатерине было уже все равно. Она бухнулась на перину, пихнула мужа в бок и рванула одеяло на себя.