Каменная болезнь. Бестолковая графиня [повести]

Но они так любили бабушку, что даже установили для нее особый график: она отводила папу в школу «Себастьяно Сатта» и только потом шла на работу, и заканчивала пораньше, чтобы успеть забрать его и сходить в магазин; и во время каникул она тоже не работала. Вот дед, наверное, удивлялся, почему она всегда откладывает домашние дела на вторую половину дня, ведь у нее все утро свободно, но он никогда ни о чем не спрашивал и не упрекал ее, если вдруг дома было не прибрано или обед не готов. Возможно, он думал, что его жена по утрам слушает пластинки — теперь, когда им жилось лучше, она пристрастилась к музыке: Шопен, Дебюсси, Бетховен, слушала оперы и плакала над «Мадам Баттерфляй» и «Травиатой» — или ездит на трамвае на пляж Поэтто и любуется морем, а может, пьет кофе у своих подруг донны Долоретты и донны Фанни. Тем временем бабушка, отведя папу на улицу Анджои, спешила вверх по улице Дона Боско к проспекту Мерелло, к этим его виллам с пальмами, террасами с гипсовыми балюстрадами, садами с бассейнами для рыбок и фонтанами с амурчиками. Синьорины действительно ждали ее, чтобы выпить с ней вместе кофе, и подавали его на серебряном подносе — ведь бабушка была настоящей синьорой, и уж только потом она приступала к работе. Они разговаривали о мужчинах своей жизни, о женихе донны Фанни, который погиб в Витторио-Венето,[24] сражаясь в бригаде «Сассари», и донна Фанни всегда грустила в годовщину победы 24-го октября. Бабушка тоже кое-что рассказывала, конечно, не о Ветеране, не о своем безумии или борделях, а о кавалерах, которые от нее сбегали, и о дедушке, который, наоборот, сразу ее полюбил и на ней женился, синьорины смущенно переглядывались, будто говоря, мол, в этой истории все яснее ясного, только дурак не поймет: дед женился на ней из благодарности, но молчали и, наверное, думали, что она все же какая-то странная, и потому ни о чем не догадывается, может, из-за этой ее su macchiòri de sa musica e de su piano[25] — они-то считали, что это чистое безумие, ведь у них самих было пианино, но они к нему даже не притрагивались, только стелили на него вышитые салфеточки и ставили разные безделушки и вазы с цветами. А вот бабушка чуть ли не гладила его перед тем, как смести с него пыль, подышать на него и протереть до блеска специально купленной ею тряпочкой. Однажды хозяйки сделали ей такое предложение: обойтись без прислуги они не могут, но денег у них нет и платить ей нечем, так вот, если назначить определенную цену на пианино, бабушка сможет получить его в качестве платы за работу у них, а мужу своему она скажет, что подруги просто сделали ей подарок. В пианино была встроена лампа, которая освещала клавиши, ее они тоже учли, правда, лампу пришлось тут же продать, чтобы оплатить перевозку пианино с проспекта Мерелло на улицу Манно и его настройку. В тот день, когда пианино отправилось на улицу Манно, бабушка была просто на седьмом небе от счастья и бежала бегом с проспекта Мерелло на улицу Манно впереди фургона, повторяя про себя первые строки стихотворения, которое написал для нее Ветеран, все быстрее и быстрее, на одном дыхании, без точек и запятых: «И в серых буднях свой оставив след… И в серых буднях свой оставив след… И в серых буднях свой оставив след…». Пианино они поставили в большой светлой комнате с видом на порт. И папа не подвел.

Еще бы! Иногда о нем даже пишут в газетах и говорят, что он единственный сардец, который стал прославленным музыкантом, его принимают с почетом в концертных залах Парижа, Лондона, Нью-Йорка. У бабушки был специальный кожаный альбом бутылочного цвета для фотографий и газетных вырезок о концертах сына.

Мой отец мне всегда рассказывал все больше о деде.

Мать он любил, но они не были близки, и когда она спрашивала у него, как дела, он отвечал: «Нормально, ма. Все нормально». Тогда бабушка говорила, что нормально не бывает, тут уж либо хорошо, либо плохо, ей явно было неприятно, что он так к ней относится, и она даже ревновала его к деду, когда они садились вечером за стол втроем и папа начинал делиться с дедом новостями. Теперь, когда бабушка умерла, папа не может себе этого простить, но раньше он совсем об этом не думал. На его концерт она пришла лишь однажды — он был еще совсем мальчишкой, — но сбежала, так разволновалась. Дед, который обычно всегда ее защищал — хотя и сам-то не знал, о чем с ней говорить и был с ней не особенно нежен, — в тот раз не ушел с ней, а остался и с удовольствием слушал до конца концерт сына. И был просто счастлив, нахваливал его без конца.