Каменное сердце

Спичкин стеснялся слова «поэт» применительно к папе. Он же был не маленький и прекрасно понимал, что поэт – это Пушкин или Маяковский. В крайнем случае Лебедев-Кумач. Но не папа. Потому что папу не проходят в школе и не поют по радио песни на его стихи. Так что, когда Спичкина спрашивали, «кем работает твой папа» – он говорил: служащий. Тем более что и в паспорте у папы было написано: социальное положение – служащий. Тогда были такие паспорта, старого образца.

Когда Спичкин был во втором классе, к ним в коммунальную квартиру однажды пришел шумный мужчина с седыми кудрями по обе стороны сверкающей лысины. Они с папой сидели за круглым обеденным столом – другого в комнате не было – пили коньяк из длинноватой бутылки с сине-зеленым узором на этикетке, перелистывали бумагу, а этот дядька что-то напевал-мурлыкал, и папа слушал очень внимательно, и даже что-то мурлыкал-напевал в ответ.

«Кто этот дяденька?» – спросил Спичкин вечером. «Композитор Котэ Антонович Мгебрадзе, лауреат Сталинской премии первой степени!» – сказала мама и подняла палец. «Государственной!» – поправил папа. – «Но он ее при Сталине получил!» – мама легко не сдавалась.

Папа написал либретто к героической оперетте композитора Мгебрадзе «Целинники». И не только либретто, но и песни. Оперетта шла по всей стране, а песни пели всюду и везде – по радио, на концертах, а одну, особо лирическую – даже в ресторане, Спичкин сам слышал. Они с папой и мамой теперь по воскресеньям обедали в ресторане. Поздний обед, почти что ранний ужин. Певец в черном блестящем пиджаке сказал: «В честь нашего гостя из Каменска-Уральского – песня о трудной судьбе!» – и запел.

Денег стало много. Спичкин узнал от папы, что такое «авторские».

Как-то вечером Спичкин забежал в соседний двор, а там пьяные парни и девушки сидят на скамейке и поют вот эту самую песню. Он подошел поближе – послушать и тайно насладиться отцовской славой. Его шуганули. Он не уходил. Тогда его поймали за руку и сказали: «Давай сбегай на уголок за Беломором!» – «А деньги?» – «На свои купишь!» – «А у меня нету!» – испугался Спичкин. «Тогда настреляешь!» – «Как?» – не понял Спичкин. «Дяденьки-тетеньки, – смешно загундосил парень, который крепко держал его за рукав, – дяденьки-тетеньки, подайте бедному сиротке! Ты худенький, тебе подадут!» – и пальцем ткнул его под ребра. «А эту песню, между прочим, что вы поете, мой папа написал! – закричал Спичкин. – Он поэт-песенник Ян Коробков!» Первый раз к слову «папа» приспособил слово «поэт». Правда, с уточнением. Парни захохотали. Одна девушка сказала: «А докажи! Допой до конца!» Спичкин, хоть голоса не было, допел. «Уважаю батю твоего! Передай поклон!» – сказал парень и легонько похлопал Спичкина по затылку. Потому что песня была про человека, который «в жизни оступился». То есть отсидел в тюрьме, приехал на целину, встретил хорошую девушку, и она его полюбила несмотря ни на что, и дальше всё хорошо. Припев: «Кто полюбит парня с трудною судьбой, кто протянет руку, поведет с собой, кто в глаза заглянет и поверит вновь, что в душе у парня нежная любовь». Сначала нежная, затем крепкая, а в третий раз – верная.

Потом была оперетта «Космонавты» – но это уже когда они переехали.

Переехали в новый дом, в большую квартиру на восьмом этаже. Выглянув с балкона, Спичкин увидел, что в пространство их двора – почти так же, как там, на улице Ковалевского, семь, – врезается длинный серый обшарпанный дом. Спичкин понял, что теперь он принц, а там, внизу – живут дворники.

Должна же быть справедливость, в конце-то концов!

Да, насчет поцелуев. Спичкин учил Шаповалову целоваться.

В старом дворе была одна принцесса, Ленка Щурова, внучка какого-то очень-очень ответственного товарища, мама рассказывала, но Спичкин забыл, тем более что этот товарищ умер довольно давно. Ленка была маленькая, костлявенькая, смуглая и глазастая. Кажется, училась на балерину или только собиралась. Показывала шпагат и гран-батман, то есть садилась на асфальт трусами и задирала ногу – так, что трусы виднелись. Ленка учила ребят целоваться. Надо было зайти за дом, спрятаться за водосточную трубу, вытянуть шею и прислониться губами к Ленкиной щеке. И сделать губами чмок, но – учила Ленка – чтобы не очень громко. Потом она делала ответный чмок. Ленка была одна, а ребят много – и принцы, и дворники стояли в очереди, вдоль глухой бежевой стены с русскими узорами и пузатыми колоннами.

В новом классе не было ни дворников, ни принцев, хотя ребят из отдельных квартир – всего пятеро, и Спичкин в их числе.

Спичкин на переменках рассказывал про старую школу и старый двор, врал половину, конечно. Все стояли вокруг и хохотали. Он сказал, что девочка Лена научила его целоваться. Все захохотали еще громче. А после уроков к нему подошла Шаповалова и сказала: «Ну?» – «Баранки гну», – как положено, ответил Спичкин. «Согну, дам одну! – нежно улыбнулась она. – Пошли. Будем целоваться. А то Лидии Сергеевне скажу».