Каменное сердце

А сейчас, под оглушающий рокот реки, мне хотелось ощутить хотя бы малую долю того, чем должно быть счастье иметь ребенка. Я был способен мысленно оценить прелесть подобного мгновения, привычно вдохновлявшую меня на красивые фразы, но то, что я испытывал, было куда бледнее того, на что эти фразы намекали. Дожидаясь возвращения Лейлы, я взял Эллен за руку. Мне показалось, я узнаю мельчайшие движения ее пальцев и ладони. У нее были красивые руки, крепкие и сухие. Трудно это выговорить, но через несколько минут мне почти мешала ее рука, зажатая в моей. Меня охватило одновременно и приятное, и тягостное чувство, будто мы никогда и не расставались или, по крайней мере, давно живем вместе. И я понял, что Эллен чувствует то же самое. Да, я взял ее за руку спокойно и привычно, как мог бы взять по ходу другого рассказа, если бы однажды весенним вечером мне хватило духу пойти к той, что ждала меня, готовая все бросить — так, как одни только женщины способны. Мы находились в точке касания двух возможных вариантов одной и той же реальности. Или они слегка находили один на другой?

Как передать ту мертвую и бессмысленную тишину, что воцаряется вокруг важных перекрестков нашей жизни, как только мы их миновали, вовсе не обязательно выбрав ту дорогу, которая была бы для нас самой правильной? Я крепко стиснул руку ирландки. Я даже не затосковал. Наверное, сожаления со временем становятся легкими и шершавыми, словно пемза. Вот они, качаются на поверхности, и толком не знаешь, что с ними делать.

А вскоре мы, сидя на теплых круглых камнях, ели бутерброды. В речке, зажатая между двумя камнями, охлаждалась бутылка вина. Лейла, чтобы не мешать нам, уплетала свой обед на ходу, разгуливая вдоль берега.

Я снова сел за руль и повел машину очень медленно. На развилках мне случалось выбрать не самую прямую дорогу, а ту, которая в последнее мгновение необъяснимо меня притягивала. Даже если потом приходилось менять маршрут с тем, чтобы вновь взять курс на юг. Лейла спала. Эллен прижалась ко мне.

Когда мы остановились на заправке, Лейла надолго исчезла, я в конце концов решил, что она сбежала. Потом мы увидели, что она идет к нам, сияющая, с горящими глазами. Забравшись в кабину, она вытащила из-под куртки кучу сластей, печенье, несколько плиток шоколада, конфеты и жвачку и настойчиво стала нас угощать. Я понял, что она все это стянула, отчасти развлечения ради, отчасти ради удовольствия чем-нибудь нас побаловать. «Берите, это вкусно, там в середине карамель». И заливалась смехом, впиваясь зубами в сладкий кусок.

Дни были еще очень короткие. Поскольку уже темнело и мы ехали через деревню, чьи пылающие в лучах заходящего солнца черепичные крыши я заметил издали, я остановил грузовичок у постоялого двора, на площади, окруженной большими, еще голыми платанами. Тень уже легла на все, стало почти холодно. «Почему бы не остановиться? Здесь или где-нибудь еще?» Я даже не успел прочитать название деревни. Спросил номер для себя и Эллен. И второй — для Лейлы.

Мы с Эллен наконец-то остались одни, лицом к лицу, в комнате с полом, выложенным терракотовыми плитками, и широкой белой кроватью. После всех тех лет, когда мы не виделись, для нас было бы естественно чувствовать себя немного смущенными. Мы должны были бы испытывать потребность склеить эту минуту с ушедшими мгновениями. Смущение мы, конечно, испытывали, но наши тела встретились с ошеломляющей легкостью. Старинные инструменты играли привычную музыку. Аккорды, раскаты, тонкие диссонансы. Мы словно отыскали давнюю чувственную партитуру, забытую на дне памяти тел.

Я по-прежнему во всех подробностях помнил ощущение ее кожи, пушок в выемке на затылке, каждый изгиб, каждую округлость, каждую щелочку, но не только, еще и все ее запахи, и какая она на вкус в любом месте, и пот, и как она бросалась ко мне, и как отдавалась. Мои руки, мои губы, мои зубы знали, что им надо делать. Все мое тело знало, что ему делать. И я в точности знал, какой ответ даст ему другое тело.

Против собственной воли я оставался созерцателем этой сбереженной в целости и сохранности, но немного прогорклой близости. Эллен, стараясь избавиться от того же чувства запоздалого повторения, предавалась необузданной радости. То, что она посмела вот так, не раздумывая, уехать, пробуждало силу, идущую из прошлого, силу, идущую от Ирландии и от пылкого детства, но к этой мощи неизбежно примешивалось немало горечи.